И майор отключился с явным облегчением и даже отер пот со лба. Потом сунул телефон в карман, открыл ящик стола и вытащил оттуда Алёнин паспорт.

– Что ж вы, Олёна Димитриевна, сразу не сказали, где были ночью? Зачем понадобилось про какой-то пятнадцатый номер выдумывать?

– Я ничего не выдумывала… – начала было растерянно Алёна, однако рыжий майор панически махнул рукой:

– Ой, только не начинайте снова, ладушки? Берите ваш паспорт, моя ластивка, и идите, идите… в любом доступном направлении. Я вас больше не задерживаю.

Алёна секунду помедлила… тысяча вопросов вертелись у нее на языке, но задавать их сейчас и пытать судьбу было бы, по меньшей мере, глупо. Поэтому она только молча кивнула, взяла паспорт, опустила его в сумку и, не удостоив представителей одесской милиции даже взглядом, вышла, стараясь держаться очень прямо, и прикрыла за собой дверь.

И тут гордыня – верная спутница жизни – ей вдруг изменила. Ноги задрожали так, что пришлось прислониться к косяку. И голова закружилась, ладони стали влажными и похолодели. И она услышала, как рыжий майор сердито говорит за дверью:

– Арик сказал, шё он ее из аэропорта привез, шё она с ним ночь провела. Пришлось ее отпустить, тем паче, шё у него уже подозреваемый в кармане!

– А кто, товарищ майор? – раздался голос одного из милиционеров. – Он сказал, кто?

– Сказал, – довольно усмехнулся майор. – И если все получится, мы гуляем на премиальные!

– А вы ему верите? – с сомнением спросил другой. – Этот Арик… Я бы ни одному его слову не поверил!

– Отставить, Африканов! – скомандовал майор. – Засунь свое мнение знаешь куда?

– Так точно, – буркнул Африканов.

Больше ничего Алёна не услышала, потому что за поворотом коридора раздались быстрые приближающиеся шаги, и она кинулась в первую же открытую дверь, слетела по лестнице, потом вихрем пронеслась через холл первого этажа, через парк, через проходную и, оказавшись на Софиевской, огляделась. Улица была практически пуста. Редкие прохожие спокойно шли мимо Художественного музея, не подозревая о том, что здесь свершилось неведомое злодеяние, по причине коего едва не угодила в КПЗ русская писательница Дмитриева, а вырваться из лап недоброжелательного правосудия ей удалось совершенно загадочным образом. Но столь ли уж загадочным?..

Заходящее солнце вдруг отразилось в дрогнувшей створке окна серого облезлого дома, стоявшего напротив музея; стекло блеснуло, ослепило, задрожало… Алёна зажмурилась и отвернулась.

Этот удар света по глазам был подобен озарению.

Алёна снова окинула взглядом улицу. Подумала, попытавшись сориентироваться… и, дойдя до угла Преображенской, пошла в сторону Горсада, где Преображенская соединялась с Лонжероновской.

– О прекраснейшая, – улыбнулся Вере почтенный и исключительно любезный господин, только что отрекомендованный ей как Василий Витальевич Шульгин, представитель командования Добровольческой деникинской армии в Одессе, – а ведь я видел вас раньше!

– Хм! Покажите мне человека, который бы ее не видел, – усмехнулся Петр Чардынин, актер и режиссер, партнер актрисы Веры Холодной по многим фильмам и постановщик лучших картин, в которых она снималась, а также устроитель приватной вечеринки в номере отеля «Бристоль» в Одессе. Ведь Вера Холодная появилась в Одессе не сама по себе, а с экспедицией кинофирмы Харитонова, на которую работала. В Одессе должны были происходить натурные съемки картины «Княжна Тараканова», а также сниматься фильмы «Цыганка Аза», «Песнь Персии», «Мисс Кетти», «В тисках любви»… Главных героинь всех этих фильмов играла Вера Холодная, и когда она появлялась на улицах, одесситы забывали все свои дела и шли за ней, как загипнотизированные. Поэтому Чардынин был совершенно прав, когда удивлялся: – Да есть ли такой человек в России бывшей и России нынешней, если слава о ней дошла и до Европы, и до Америки, и даже до Японии?

– Нет, – подчеркнуто покачал головой Шульгин, – конечно, такого человека нет. Но я встречал Веру Васильевну в стародавние времена, так сказать, живьем: в Москве, в клубе «Алатр» в доме Перцова. Там что-то бормотали какие-то футуристы, однако я ничего не видел и не слышал, потому что был до столбняка очарован вашей красотой.

– Хм, – снова усмехнулся ехидный Чардынин, – покажите мне человека, который не был бы очарован ее красотой. Да есть ли такой человек в России бывшей и России нынешней?

И Шульгин снова сказал «нет» с самым сокрушенным видом.

И он говорил правду! Вся Россия была очарована этой женщиной. Вера Холодная была невозможно, неотразимо очаровательна и загадочна. Каждое ее движение было тайной, каждый взгляд из-под низко надвинутой на лоб шляпки заставлял мужское сердце загораться безумной, невероятной надеждой на неземное блаженство, а женское – холодеть от безнадежной зависти и к самой красавице, и к ее славе, и к ее шляпке.

Этих шляпок у Веры Холодной было великое множество (была даже выпущена отдельная серия открыток – киноактриса в своих чудных шляпках!), и все прелестные, необыкновенные, и женщины мучились, не спали ночами от того, что ни одной из них, даже самой богатой, не дано иметь таких шляпок. И в какой только лавке их продают, какие только модистки их делают?! А между тем Вера Холодная мастерила свои шляпки сама.

Ни на одной женщине платья не сидели так великолепно, как на ней: там, где нужно, плотно прилегая к стройному, но отнюдь не худому телу, а там, где нужно, ниспадая причудливыми складками. Платья Веры Холодной могли бы послужить иллюстрациями для журнала мод. И где только берут такие выкройки?! А между тем Вера Холодная не признавала никаких выкроек: портниха накалывала, натягивала, драпировала ткань прямо на ней, а потом только обрезала и сшивала там, где нужно.

Да что платья! Что шляпки! Что ажурные чулочки-паутинки, которые порой можно было увидеть на восхитительных ножках Веры Холодной! Что туфельки последней парижской модели!..

Ни одна женщина не благоухала так, как она. Лишь только актриса входила в комнату, как ноздри у всех присутствующих начинали алчно трепетать, и головы невольно поворачивались на этот сладковато-нежно-горьковатый аромат. В каких только лабораториях алхимиков‑парфюмеров изготовляли для нее эти духи?! А между тем, Вера Холодная просто брала духи двух марок – «Роз Жасмино» и «Кеши» – и смешивала их на коже. Вот именно – на коже! Все дело в том, что она была очень чувствительна к запахам, особенно к грубым запахам быта. Ей были глубоко антипатичны также некоторые цветы, например гиацинты, гелиотропы, темно-бордовые розы и даже крупные, тугие осенние хризантемы с их влажным, полынным запахом вызывали у нее легкое удушье и кашель. Но ни от цветов, ни от грубых запахов жизни некуда было деться, именно поэтому она старалась создать между собой и миром ароматическую преграду, опустить эфемерный эфирный занавес, который не заслонял ее красоты, а еще и прибавлял к ней очарования.

Хотя, казалось бы, куда больше?!

Ни у одной женщины не было таких глаз, как у нее! С тех пор как с экрана взглянула на мир Вера Холодная, светлоглазые женщины чувствовали себя ущербными, обделенными судьбой. Глаза красавицы должны быть черными и только черными, и на какие невероятные ухищрения шли обезумевшие барышни и дамы ради этого! Они чернили верхние веки, а на нижние наводили устрашающие тени театральным гримом, в результате чего казались призраками, вот только что, несколько минут тому назад восставшими из могилы. Они мазали ресницы черной тушью так щедро, что на щеки и на беленькие блузочки осыпались хлопья, и нежные особы, чудилось, только что выбрались из кочегарки, где либо занимались любовью с истопником, либо подрабатывали, собственноручно швыряя уголь в топку. Они капали в глаза белладонну, чтобы зрачки расширялись и зачерняли радужку, и от этого окружающие считали бедных дам кокаинистками и сторонились их.

А между тем глаза Веры Холодной вовсе не были черными. Они были дымчато-серыми, порой казались темно-серыми. Дело, впрочем, было не в цвете глаз. Дело было в их выражении, в умении поглядеть чуточку исподлобья, враз и равнодушно, и пламенно, отчего казалось, будто их заволакивает черный туман… смотреть в эти колдовские глаза было невыносимо, но при этом хотелось только одного: смотреть в них снова и снова.