В Чернобыле мне пришлось столкнуться с высокоорганизованными, с очень четкими молодыми людьми, которые наилучшим образом выполняли те функции, которые там на них легли. А на них легли функции, в общем, не простые, например, организация четкой и надежной связи. Это было сделано в течение буквально суток. Тихо, спокойно, очень уверено кругом работали молодые люди, которые возглавлялись Фёдором Алексеевичем Щербаковым. Всё было сделано просто удивительно четко и быстро. Кроме того, на их плечи легла забота, чтобы проблема эвакуации проходила без паники, чтобы не было каких‑то там панических настроений, каких‑то эксцессов, которые мешали бы нормальной работе. И они вели такую работу, но как они ее вели, как они ее делали, я до сих пор не могу себе представить, потому что знал только результат этой работы. Действительно, никаких проявлений, мешающих организации этой необычной, трудной работы, не было, и я был просто восхищен и технической вооруженностью, и культурой, и грамотностью этой группы.
Прямой противоположностью деятельностью этой группы была деятельность, скажем, Гражданской обороны в той структуре, в том составе, в котором она действовала в первые дни. Это меня тоже поразило. Казалось бы, мы все часто учимся, переобучаемся, брошюр огромное количество выпускается, время на всех предприятиях огромное тратится. Но взять власть в свои руки по всем тем вопросам, которые входят в сферу Гражданской обороны, генералу Иванову, который вначале этим делом командовал, по‑моему, просто не удалось. Они и не знали, что делать, и если даже получали прямые указания, каких‑то каналов воздействия, рычагов управления, умения исправить ситуацию у них не было. Это, конечно, личные впечатления. Вот на сколько чувствовалась, например, работа чекистов, на столько не чувствовалась, не видна была позитивная, а видна была негативная часть работы Гражданской обороны в первые дни этих случившихся событий, беспомощность её. Но и не отметить это я не могу.
Работа со СМИ
В первые дни Чернобыльской трагедии очень бросались в глаза дефекты нашей информационной службы. Несмотря на то, что у нас есть и Атомэнергоиздат, раньше это было Атомиздат, медицинские издательства есть, общество «Знание» есть, оказалось, что готовой литературы, которая могла бы быстро быть распространена среди населения, объяснить, какие дозовые нагрузки для человека являются чрезвычайно опасными, как вести себя в условиях, когда человек находится в зоне повышенной радиационной опасности, не было. Система, которая могла бы давать правильные советы: что мерить, как мерить, как вести себя с овощами, с фруктами, поверхность которых могла быть заражена бета-, гамма-, альфа-излучателями, оказалась в полном отсутствии.
Было много книг для специалистов — толстых и правильных, грамотных, которые находились в библиотеках, — но именно таких брошюр, листовок, таких, какими японцы сопровождают свою технику — часы, диктофоны и видеомагнитофоны, — что нужно сделать в той или иной ситуации — какую кнопку нажать, сколько времени подождать, как поступить — вот такой литературы в стране практически не оказалось.
Я уже упоминал о том, что предлагал с самого начала создать такую пресс‑группу при Правительственной комиссии, которая бы правильно информировала население о происходящих событиях, давала бы правильные советы. Это почему‑то не было принято.
После приезда Рыжкова и Лигачёва в зону бедствия были допущены журналисты. И большая их армия там появилась. Но вы знаете, даже нам сейчас трудно это оценить. Наверное, хорошо, что это было разрешено, но плохо, что это не было организовано должным образом. Почему? Приезжают журналисты. Разные. Большей частью очень хорошие журналисты. Например, бригада «Правды» и известный начальник отдела науки Губарев, Одинец, появилось много хороших украинских журналистов и кинодокументалистов. Но я видел своими глазами, как они подбегали к наиболее известным людям, которые там находились, брали за пуговицу и брали какое‑то частное интервью по какому‑то конкретному вопросу. Иногда им удавалось задать председателю Правительственной комиссии или кому‑то из членов комиссии какой‑то частный отдельный вопрос.
Большую часть времени они проводили, конечно, на местах. Разговаривали с людьми, которые эвакуировались, или с людьми, которые вели работу на 4‑м блоке по дезактивации, и эта информация передавалась в эфир. То, что было ими собрано, то, что было напечатано, конечно, имеет колосальное значение в историческом, в архивном смысле — как живой документальный материал. И он является необходимым и обязательным.
Но при этом из‑за того, что информация каждый раз подавалась в неком частном виде, ежедневной или хотя бы еженедельной цельной картины страна не получала. Потому что выдавалась информация: идут такие‑то, такие‑то отдельные блоки, героически, например, трудятся шахтеры. Но при этом отсутствовала информация: а каков уровень радиации там, где они работают, а что происходит рядом в Брестской области, а как и кто это измеряет. Поэтому наряду со многими очень точными описаниями и замечаниями было много неточностей.
Например, пресса уделила большое внимание так называемой игле, с которой долго возились. Это был интегральный прибор, который должен был в чреве разрушенного 4‑го блока быть поставлен и давать постоянную информацию о температуре, о радиационных полях и некоторых других параметрах. Но на практике усилия по введению с вертолета этой иглы в нужное место потрачены были огромные, а новой информации с этой иглы практически никакой не было получено. Нулевая была информация — но она только подтверждала то, что было получено другими более простыми и более надежными методами.
Эпизод установки этой иглы был расписан очень тщательно и очень подробно. В то же время огромная работа дозиметристов, скромная работа ребят, скажем, из Курчатовского института во главе с Шекаловым или Боровым или Васильевым, работа Ряновской группы во главе с Петровым, работа Комбанова, который там много раз был, испытывал свои составы, которые позволяли бы проводить пылеподавление, освещены не были. Всё это не описывалось должным образом, а главное, последовательная динамика самих событий не была описана. В таких ситуациях, когда народу много, кто‑то чего‑то услышал, и рождались преувеличенные слухи. Естественно, в том числе и о количестве поражённых лучевой болезнью людей, и об уровнях загрязнённости города Киева, и о масштабах поражённой территории. Любая остановка при последующем строительстве саркофага очень часто трактовалась как какая‑то катастрофа, как обрушение какой‑то конструкции, как появление новых выбросов, как свидетельство работы там реактора, заработавшего вновь внезапно и т. д. и т. д.
По ключевым вопросам должной систематической информации не было поставлено, и это, конечно, рождало всякие неверные и панические представления.
Несколько месяцев дебатировалось —даже в научных кругах — состояние выбросов 4‑го блока. Дело в том, что у специалистов (специалистов, работающих непосредственно на станции, специалистов Гидромета) была точно измеренная динамика выбросов.
Первый, самый мощный выброс, который выбросил миллионы кюри активности в виде благородных газов и йода на большой высоте, почувствовали практически все страны мира. Затем несколько дней активных выбросов топливных радиоактивных частиц, в основном за счет горения графита. Затем прекращение выбросов этих топливных частиц, где‑то со 2-го мая. Потом разогрев топлива за счёт подушки, которая там была, и выделение уже сепарированных частиц, таких, как цезий, стронций, и распространение их примерно до 20‑22-го мая с известными районами распространения и известными участками загрязнения. И постоянное снижение начиная уже с 3‑4-го по 5-е мая суммарного уровня активности, выбрасываемой из 4‑го блока.
