Он «пусть и отчасти, но понимал серьезность проблемы в компании. Он ходил взад-вперед, прикуривая одну сигарету от другой. В итоге он сказал, что лучшим выходом для него будет отставка».
Позднее Мангер говорил, что испытывает вину за то, что согласился включить имя Мэриуэзера в пресс-релиз. Он считал это ошибкой, сделанной под давлением74. Они с Баффетом полагали, что Мэриуэзер мог бы остаться и продолжить борьбу, но приняли его заявление об отставке.
«Мы говорили с ними долго — они с адвокатом пробыли в квартире до полуночи».
Наконец в квартире остались лишь Баффет и Мангер. Баффет пошел спать с ощущением, что дела, оказавшиеся полностью под его контролем, начали выправляться.
Следующий день, воскресенье, 18 августа, также оказался полностью посвященным делам. С утра Баффет, Гутфрейнд и Страусс встретились в одном из кабинетов на 45-м этаже офиса Salomon в центре города перед заседанием правления, которое должно было утвердить Баффета в роли временно исполняющего обязанности председателя.
В другом зале уже собралось правление, и один из его членов, Гедаль Горовиц, отвел в сторонку Марти Липтона и сообщил ему, что некоторые члены правления обсуждали сложившуюся ситуацию на протяжении двух дней. Он сказал, что Мэриуэзер не смог удержать Мозера под контролем и поэтому члены правления подадут в отставку, если Мэриуэзер не будет уволен для блага фирмы. Баффету он сообщил более мягкую версию своих слов — что они не будут посещать заседания правления, если Мэриуэзер останется в компании. Баффет ответил, что ситуация разрешилась сама собой, так как Мэриуэзер принял самостоятельное решение уйти в отставку75.
Внезапно в конференц-зале, где Баффет встречался с Гутфрейндом и Страуссом, появился юрист, размахивавший сообщением от Министерства финансов. Через несколько минут должно было прозвучать заявление, что компании Salomon запрещается участвовать в аукционах по размещению казначейских бумаг как от имени клиентов, так и от своего собственного имени. Это означало, что через несколько минут Salomon получит пулю в голову. «Мы сразу же поняли, что это вышибет нас из бизнеса — не из-за экономических потерь, а из-за того, что весь мир утром в понедельник прочитает в газетах заголовки типа “Министерство финансов обращается к Salomon: “Ты покойник!” Подобный ответ на появление нового руководства и увольнение старого казался слишком жесткой мерой, принятой в необычное время и в точности совпавшей с первыми действиями новых руководителей».
Баффет вышел в другой конференц-зал, чтобы позвонить в Министерство финансов и понять, на каком этапе рассмотрения находится это распоряжение. Нужный ему телефон был занят. Он договорился с телефонной компанией, чтобы те прервали текущий звонок. Компания перезвонила ему и сообщила, что этот номер неисправен. После нескольких минут смятения Баффет наконец смог поговорить с кем-то в министерстве. Ему сказали, что уже слишком поздно и объявление уже доведено до всех инстанций. Теперь весь мир был готов узнать, что Salomon отныне запрещалось вести дела с правительством.
Многие члены правления понимали, что именно сейчас, прямо на их глазах, исчезают вложенные в компанию состояния. Вскоре у дверей Salomon должна была выстроиться целая очередь юристов. Баффет казался спокойным и сосредоточенным. Он начал кое-что понимать. Гутфрейнд был с позором изгнан за то, что создал кошмар. Теперь он, Уоррен Баффет, оказался на грани — ему предстояло не контролировать спасение компании, а вести зомби-Salomon сквозь ночь живых мертвецов. Баффет заколебался.
Он сказал правлению, что собирается сообщить министру финансов Брэди о том, что не станет занимать пост исполняющего обязанности председателя правления. Он пришел, чтобы спасти фирму, а не наблюдать за ее развалом. Он понимал, что его репутации в любом случае будет нанесен ущерб, однако проблемы, связанные с отказом от работы, будут куда меньше, чем его страдания на посту председателя. Правление поняло его позицию и согласилось с ней. Это была единственная карта, которую Баффет мог разыграть с Брэди. Тем временем правление решило одновременно двигаться в двух направлениях. Баффет повернулся к Марти Липтону: «Вы знаете какого-нибудь юриста, специализирующегося на вопросах банкротства?» — спросил он. Все вокруг на секунду замерли. Затем Файерстайн и Липтон покинули собрание и начали раскручивать колеса механизма объявления о банкротстве. Если крах был неминуем, компания должна была умереть достойно и с необходимыми церемониями.
На то, чтобы отменить решение Министерства финансов, оставалось четыре с половиной часа. Salomon уже назначила на половину третьего пресс-конференцию, на которой должно было быть объявлено об официальном назначении Баффета на пост временно исполняющего обязанности председателя правления. Оставалось меньше семи часов до открытия очередной недели торгов на японских биржах. А еще через семь часов после этого должны были открыться торги в Лондоне. С открытием Токийской биржи начался бы настоящий обвал419. Кредиторы начали бы требовать возврата своих денег. Просить о помиловании в таких условиях стало бы куда более сложным делом. Баффету было нужно, чтобы Министерство финансов не только изменило свою точку зрения, но и донесло ее до общественности.
Джон Макфарлейн, казначей Salomon, прибыл в офис в спортивном костюме прямо с соревнований по триатлону. Он объяснил правлению, что могут значить действия Министерства финансов для компании76. Банки уже начали информировать Salomon об аннулировании ряда выданных ранее коммерческих кредитов. Ее банкротство могло стать самым крупным крахом финансовой компании в истории. В случае если бы правительство отозвало у Salomon полномочия дилера, а фирма потеряла доступ к источникам финансирования, ей пришлось бы распродавать свои активы по бросовым ценам. Это привело бы к печальным последствиям на всех мировых рынках, так как некоторые кредиторы и партнеры Salomon не смогли бы получить обратно свои деньги и, следовательно, рухнули бы вслед за компанией. Вся огромная финансовая машина могла в любой момент оказаться в сливной трубе. Баффет полагал, что регуляторам придется впоследствии пожалеть о своей бескомпромиссной позиции.
«Если бы у меня были развязаны руки и я хотел бы заработать максимальное количество денег на той неделе, то я бы открыл короткие позиции не только по всем бумагам Salomon в Токио и Лондоне, но и по многим другим связанным с ней компаниям».
«Нам предстояло найти какого-нибудь судью в Манхэттене, который мог, к примеру, сидеть на стадионе, наблюдать за матчем в бейсбол и есть попкорн, а затем сказать ему — вот, мы вручаем вам ключи от фирмы. Теперь вы управляете ею. Кстати, знаете ли вы что-нибудь о японском законодательстве, так как мы должны японским компаниям от 10 до 12 миллиардов долларов? Мы должны 10-12 миллиардов и в Европе. В два часа утра открываются торги в Лондоне. А вся ответственность за управление компанией теперь лежит на вас».
Корриган был вне зоны досягаемости. Когда Баффет захотел связаться с министром финансов Ником Брэди, тот тоже оказался вне зоны доступа.
Брэди, бывший CEO брокерской компании Dillon, Read & Со., а также племянник Малкольма Чейса-младшего, принадлежал к семье, которая когда-то продала Berkshire Fine Spinning компании Hathaway Manufacturing. Он писал свою дипломную работу о деятельности Berkshire, которая настолько расстроила его, что он решил избавиться от принадлежавших ему акций компании. Баффет вместе с Малкольмом Чейсом как-то раз посещал Брэди в офисе Dillon, Read. Они не были близкими друзьями, однако, по словам Баффета, «испытывали друг к другу добрые чувства». Тем не менее не было никаких оснований считать, что Брэди со своей голубой кровью, воспитанный в старомодных традициях компании Dillon, Read, будет испытывать добрые чувства по отношению к выскочкам типа Джона Гутфрейнда или высокомерной компании типа Salomon.
Однако Брэди перезвонил Баффету. Он выразил ему свою симпатию, но заявил, что отменить решение будет невероятно сложно.
