К половине восьмого вечера он вернулись к озеру Тахо. «Мы остались в гостинице, а наши друзья направились в ресторан. Я сказал им: “Мой разговор может потребовать некоторого времени”. Затем я нашел таксофон и позвонил по переданному мне номеру». Баффет ожидал, что его свяжут с Гутфрейндом, но тот находился в самолете
на пути из Лондона, где боролся за сохранение фирмы в составе участников инвестиционной банковской сделки для British Telecom. Прибытие его рейса задерживалось, и Баффет терпеливо ждал, пока на другом конце провода принималось решение о том, стоит ли ждать возвращения босса перед продолжением разговора. Наконец, Том Страусс и Дон Файерстайн взяли трубку, чтобы рассказать Баффету о том, что происходит (или, точнее, дать свою версию происходящего).
Роль 49-летнего Тома Страусса состояла в том, чтобы прикрывать фланги Гут-фрейнда. Он был назначен на должность президента Salomon пятью годами ранее, во времена Большой чистки 1987 года1. Помимо ответственности за международный бизнес компании он взвалил на себя сизифов труд по приведению в порядок дел вечно отстававшего отдела, занимавшегося капиталовложениями. Однако, как показывала недавняя история, в Salomon обращали достаточно мало внимания на культуру управления. Враждующие между собой руководители подчинялись непосредственно Гутфрейнду (при том что их подотчетность была, в принципе, незначительной). Степень их влияния зависела от величины создававшегося ими дохода. Технически Страусс был президентом Salomon, однако он оказался на столь высокой позиции, что теперь просто летал в отдалении от торгового зала, подобно воздушному шару с гелием. Периодически враждующие руководители просто отодвигали его со своего пути.
Дон Файерстайн, глава юридического отдела Salomon, когда-то занимал важное положение в SEC и считался отличным, технически грамотным юристом2. Часто занимаясь темными делишками в интересах Гутфрейнда, он считался его consigliere407 и имел кличку POD, что расшифровывалось как Prince of Darkness (принц темноты)3. Руководители подразделений Salomon, привыкшие делать все что хотят, работали с юристами, подотчетными Файерстайну, в том числе с Закари Сноу, отвечавшим за поддержку трейдинговых операций. Противостояние влиятельных руководителей подразделений делало юридический отдел одновременно сильным и слабым. Он служил фирме привычным для Salomon образом — подпитывая различные фракции и реагируя на те или иные события. Культура трейдинга настолько сильно пронизывала деятельность Salomon, что даже Файерстайн занимался трейдингом, с любовью управляя винным синдикатом от имени нескольких управляющих директоров. На его факс постоянно приходили уведомления о проведении винных аукционов, являвшихся побочным источником прибыли для участников синдиката. Они предпочитали торговать вином и коллекционировать его, а не пить4.
И в тот вечер ни у кого не было желания произносить тосты. Файерстайн знал, что Баффет и Гутфрейнд друзья. Ему было неловко выдавать деликатную информацию Баффету, потому что это должен был сделать Гутфрейнд. Используя готовый «список тем для обсуждения», они со Страуссом сообщили Баффету, что у них возникла «проблема». Исследование, проведенное компанией Wachtell, Upton, выяснило, что Пол Мозер, руководивший отделом Salomon по работе с правительственными облигациями, несколько раз нарушал установленные Министерством финансов правила. Мозер и его заместитель, также замешанный в этом деле, были отстранены от работы, и компания готовилась уведомить о его нарушениях регулирующие органы.
«Кто такой, черт побери, этот Пол Мозер?» — спросил Баффет.
Тридцатишестилетний Пол Мозер приехал в Нью-Йорк из чикагского офиса, где занимался продажей облигаций. Он действовал точно и резко, как лазерный луч, и начинал работу еще до рассвета. Сначала он садился за экран компьютера в своей спальне и общался с контрагентами из Лондона, затем быстро приезжал из своей небольшой квартиры в Бэттери-Парк-сити в огромный новый торговый зал Salomon, расположенный в здании с гранитной облицовкой по адресу Всемирный торговый центр, дом 7. Там он одновременно изучал данные на двадцати экранах вплоть до заката, при этом контролируя деятельность двадцати трейдеров, большинство которых возвышались над его короткой и худой фигурой. Мозер был толковым и чрезмерно агрессивным человеком, однако при этом производил на людей странное впечатление беззащитного и напуганного. Хотя он вырос на Лонг-Айленде, среди других ньюйоркцев он выглядел как неловкий новичок с Северо-Запада. Он входил в число арбитражеров, подчинявшихся Мэриуэзеру, пока Крейг Коутс, прежний глава отдела по торговле правительственными ценными бумагами, не подал в отставку и его не попросили занять освободившееся место. Он, как и прежде, продолжал работать на Мэриуэзера, однако теперь смотрел со стороны на то, что делает его бывшая банда. Гутфрейнд, на которого давили и Баффет, и правление, желавшее увидеть улучшение результатов, поручил Мозеру заняться торговлей иностранными валютами. Всего за несколько месяцев Мозер смог закрыть «черную дыру» и сделать эти операции прибыльными5. Поэтому у Гутфрейнда имелись причины быть благодарным Мозеру.
Хотя Мозер мог быть резким и высокомерным и часто считал всех остальных людей вокруг себя уродами, он нравился людям, которые работали с ним бок о бок. В отличие от представителей печально известного ипотечного отдела Salomon он не оскорблял стажеров, не плевался в них полупережеванной пищей и не отправлял их в ближайший ресторан с требованием купить двенадцать больших пицц. Иногда он даже разговаривал со стажерами.
За свой упорный труд Мозер получил в том году 4,75 миллиона долларов. Это была большая, но недостаточная для него сумма. Мозер чувствовал себя проигравшей стороной. Внутри него что-то щелкнуло, когда он узнал, что его бывший коллега Ларри Хилибранд получил в результате секретного соглашения 23 миллиона долларов. Мозер привык зарабатывать больше арбитражеров6, а теперь оказался в числе отстающих7. После долгих размышлений он потребовал, чтобы деятельность его отдела не подвергалась аудиту (возможно, ему казалось, что, действуя таким образом, он сможет избежать чрезмерного надзора)8.
Мозер был одним из нескольких десятков человек, которые регулярно общались с правительством США по вопросам финансирования его задолженности, почти каждый день беседовали с сотрудниками ФРС и ежеквартально — с бюрократами из Министерства финансов в Madison Hotel. Будучи представителем Salomon как «первичного дилера», он щедро делился с правительственными чиновниками слухами и советами, а в ответ на это был первым в очереди клиентов в случае, когда правительство хотело продать свои долговые бумаги. Чем-то он напоминал влиятельного кардинала, сидевшего по правую руку от Папы Римского.
Облигации у правительства имели право покупать только первичные дилеры. Все остальные должны были размещать свои заявки на покупку через первичных дилеров, которые в данном случае вели себя как брокеры. Это давало им невообразимые преимущества, связанные с ограниченным доступом, что выражалось в том, что им принадлежала огромная доля рынка. Осознавая потребности как своих клиентов, так и правительства, дилеры зарабатывали прибыль за счет разрыва между спросом и предложением. Однако такая позиция в отношениях с правительством требовала огромного кредита доверия. Правительство ожидало, что первичные дилеры будут вести себя подобно кардиналам на торжественной мессе. Хотя у них было право первыми испить из общей чаши, они не имели права набраться и опозорить Церковь.
По мере приближения аукциона первичные дилеры все интенсивнее работали на телефонах, подогревая аппетит своих клиентов к правительственным облигациям. Ощущение Мозера относительно того, каким образом поведет себя рынок, превращалось в ставку, по которой Salomon предлагал облигации клиентам. В назначенный день за несколько секунд до того, как часы били час, дилеры звонили так называемым «бегунам», стоявшим у таксофонов в здании ФРС в центре города. «Бегуны» были готовы записать данные о заявке, а затем устремиться с заполненным документом к деревянному ящику, стоявшему на столе одного из клерков ФРС. Ровно в час дня клерк перекрывал доступ к ящику. Это символизировало окончание аукциона. Правительство использовало эту старомодную систему десятилетиями.
