Бизнес по продаже купонов был мертв, но у непримиримого покупателя Баффета был свой план. После серии торговых операций Blue Chip заняла свое место среди других матрешек. По словам Баффета, в этом не было ничего особенного, все шло как обычно. С учетом всех акций, купленных непосредственно самим Уорреном, на тот момент ему принадлежало более 40% акций Berkshire и более 25% активов Blue Chip Stamps. Даже при том, что эти акции продавались по сниженной цене, он мог заключать больше сделок и покупать больше акций, потому что все матрешки постоянно «подзаряжались» деньгами, зарезервированными для выплаты по претензиям. Это очень помогало общему состоянию дел.
И в самом страховом бизнесе наблюдались улучшения по сравнению с теми мрачными днями работы на рынках географических карт и текстильных фабрик, когда все было таким нестабильным. Помимо Sees Berkshire владела не только огромным генератором резервных денег под названием National Indemnity, но и несколькими небольшими страховыми компаниями, которые, как надеялся Баффет, со временем превратятся в «маленькие электростанции». Поэтому он тратил на приведение их в порядок много усилий и времени. К тому времени Баффет уже избавился от Hochschild-Kohn и продолжал сокращать текстильное производство.
Но в действительности Berkshire, Diversified и Blue Chip обладали всего двумя преимуществами. Первое — гомеостатическая бизнес-модель, цель которой — переток свободных резервных средств в холдинговую компанию, чтобы соответствовать постоянно изменяющимся условиям рынка. Второе — возможность капитализации, в результате которой инвестиции и резервные средства со временем удваивались или даже утраивались.
Новизну и потенциал модели Баффета невозможно переоценить. Ничего подобного на рынке не существовало и вряд ли возникло бы в ближайшие нескольких лет. «Это был золотой век распределения капитала», — говорил он.
Огромное значение имело правильное распределение времени и усилий. Средства от страховых компаний поступали в Berkshire и DRC, а рынок терпел крах — именно такие условия работы Баффет любил больше всего. И хотя он еще не решил, что делать с предприятием, созданным к концу 1974 года, в двух вещах он был уверен. Первая — эффективность этой бизнес-модели, а вторая — его умение использовать ее в своих интересах. Кроме того, он был уверен в себе.
«Всегда, — говорит он. — Всегда».
Глава 39. Гигант
Омаха и Лос-Анджелес • 1973-1976 годы
Говард Баффет оказался в числе редких счастливцев, которые продолжали преуспевать и после краха фондовой биржи 1929 года. После второй большой катастрофы столетия взошла звезда и его сына290. Но времена изменились; слава в деловом мире теперь распространялась и за его пределы. Баффет закрывал свое партнерство во время бурного развития СМИ в Соединенных Штатах — кабельное телевидение преобразило мир, газетные компании становились публичными, а рекламный бизнес все еще переживал золотой век, когда фактически вся страна собиралась перед телевизорами по вторникам и смотрела «Счастливые дни»291.
Баффета всегда манил мир массмедиа. Он вошел в новую фазу своей жизни, известность, которую он получил после публикации статьи в Forbes в 1969 году и посвященной ему главы в книге Supermoney, способствовала укреплению его репутации, и он наслаждался этими результатами. Теперь он был не только инвестором в медиа, но и объектом их интереса. Сама Кэтрин Грэхем уделяла ему внимание и воздавала ему должное, что вывело «парня из Омахи» на орбиту одной из самых главных газет в Соединенных Штатах.
Привыкнув обращаться за помощью к влиятельным людям, Грэхем стала спрашивать совета и у Баффета. А того не нужно было долго упрашивать поделиться своим мнением.
«В первый раз, когда она собиралась на встречу с представителями Нью-Йоркского общества финансовых аналитиков, я приехал в ее квартиру воскресным утром, чтобы помочь написать речь. Она была в полном отчаянии, даже в ужасе от того, что ей придется стоять там, перед мужскими взорами. Кэтрин всегда сложно давались выступления перед людьми. У нее было прекрасное чувство юмора и великолепный ум, но при этом она буквально цепенела перед толпой. Особенно если ждала, что ее будут спрашивать о числах и расчетах».
Роберт Редфорд рассказывал в одном из интервью, что, когда он встретился с Кэтрин, чтобы обсудить фильм «Вся президентская рать»292 по мотивам уотергейтского скандала, у нее был такой вид (по выражению Редфорда, «сжатые челюсти и голубая кровь»), который ясно говорил о том, что ее частная жизнь закрыта для всех. Редфорд подумал, что «она продолжает произносить речи и принимать премии»1 — именно потому, что не хочет оказаться под властью своих страхов.
Грэхем жила в большой квартире на верхнем этаже только что построенного небоскреба UN Plaza, с окнами, выходящими на Ист-Ривер. После того как Баффет приехал, они устроились в гостиной и начали работать в окружении восточных вещиц и антиквариата из коллекции Агнес Мейер.
«Она придумывала разные вопросы, которые, как ей казалось, могли задать участники, например, по какой цене она покупала тонну газетной бумаги. Она полагала, что ее общение с аудиторией будет напоминать викторину. Я же сказал ей, что это вообще неважно. В любом случае она платила за бумагу примерно столько же, сколько и все остальные. Я старался отвлечь ее от запоминания отдельных фактов и обратить внимание на выступление в целом и на основных его идеях». Она хотела продемонстрировать, что, занимаясь журналистикой, можно получить хорошую прибыль. Услышав это, Баффет фыркнул про себя и попытался ее переубедить. «Конечно, качественная журналистика каким-то образом связана с хорошими деньгами. Но дело было совсем в другом. Я пытался убедить ее, что она намного умнее всех тупых мужчин-снобов, перед которыми ей предстояло выступать. Именно эта ее черта и привлекала меня с момента нашего знакомства».
Как бы иронично это ни звучало, но Баффет превратился для Кей Грэхем в личного преподавателя принципов Дейла Карнеги. Ему, как никому другому, был знаком страх перед публичными выступлениями. Однако благодаря Сьюзи, которая опекала его все эти годы, он научился действовать более тонко. Он научился предугадывать реакцию людей и высказываться в мягкой, безобидной манере. Если раньше в его письмах чувствовались неловкость и скованность, то теперь он более искусно владел словами и стал более чутким и отзывчивым. Он научился слушать, проявлять интерес к другим людям и разговаривать о чем-то еще, кроме акций. Немалую роль в этом сыграла Грэхем, которой он был искренне очарован.
Когда они закончили и отрепетировали речь, Кэтрин сказала, что ей нужно на вечеринку к Аньелли*. «Почему бы вам не пойти со мной? Вам наверняка понравится», — сказала она. Баффет всегда подчеркивал, как некомфортно он чувствовал себя на гламурных вечеринках, которые его совсем не интересовали. Тем не менее он пообещал Грэхем, что обязательно присоединится к ней. Вечером он покинул свой номер в гостинице Plaza, заехал за Грэхем и вместе с ней отправился в фешенебельный Ист-Сайд.
«Мы были просто невероятной парой: ей за пятьдесят, а мне около сорока. Мы приехали на вечеринку, которая проходила в огромной квартире, больше похожей на триплекс. Кей была знакома со всеми гостями. А я как будто попал на сборище из фильма “Сладкая жизнь”**. Правда, я был всего лишь статистом, державшимся в тени. Мне хотелось замедлить время, чтобы в деталях рассмотреть происходящее. Однако самого Джанни Аньелли, директора Fiat, и его жены Мареллы на вечеринке не было. У меня было впечатление, что мы на карнавале, но без ярких костюмов».
Именно тогда Баффет увидел другую сторону Грэхем. Чем сильнее он узнавал ее, тем противоречивее она ему представлялась. «Испуганная, но непримиримая. Аристократка и демократка одновременно. Обиженная теми, кого она больше всего любила». Он был удивлен тем, как часто она вспоминала своего бывшего мужа спустя десять лет после его самоубийства.
