– Меня эти деньги не волнуют, – запротестовал Алессандро.

– В твоем возрасте меня тоже не волновали деньги. Я знаю, что волнует тебя сейчас, и плачу за это. В юности я был таким же, как ты, но все изменилось, и все меняется, даже если ты пока этого не знаешь. Я продал этот сад с тем, чтобы через полвека и через сто лет Джулиани могли делать все, что им захочется, а не просто выживать. Это игра, и сейчас на карту поставлено все. Я занял денег под залог дома и продал сад Беллати, у которого те же мысли, что и у меня, но он не был в Париже или ему просто хочется быть поближе к природе.

Беллати был управляющим в Банке Италии. Его сын, на десять лет старше Алессандро, служил в армии в звании капитана и носил шпагу. Когда королю Италии хотелось поговорить о деньгах, он приглашал Беллати ко двору. Они говорили исключительно о величине процентной ставки, соотношениях валют и достоинствах того или иного предприятия. Королю Италии не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что он может говорить на столь низменные темы, как деньги, поэтому он уводил Беллати в тихое место, где их не могли подслушать, но все видели, и беседовал один на один, вызывая к нему всеобщую зависть. Беллати заработал целое состояние на одних людских предположениях, его постоянно приглашали на званые обеды, где он никогда не упоминал короля, укрепляя всеобщее мнение, что они с королем закадычные друзья – ну прямо неразлейвода.

Беллати обожали вращаться в свете, Джулиани – наоборот. Адвокат Джулиани полагался на свое мастерство в суде, а не на связи, он хотел идти своим путем, предпочитая общественной жизни поездки в горы. Вечера он и его семья проводили дома, и свет в окнах горел допоздна. А вот в доме по другую сторону стены свет горел до восьми вечера, после чего гас, чтобы вспыхнуть лишь в час или два ночи, когда обитатели дома возвращались со светского раута. Горел недолго: Беллати скоро укладывались спать.

Изучая эстетику и философию, пытаясь понять, чем одно отличается от другого, Алессандро сразу обратил на это внимание. За те десять дней, что он провел дома, он заметил и кое-что еще, чему немало обрадовался: эти люди ни разу не появились в саду. Алессандро вновь начал воспринимать сад как собственный и, гуляя там, опять пускал фантазию в свободный полет и говорил сам с собой, как делают безумцы и студенты университетов, сгибающиеся под тяжестью навалившихся на них красот и противоречащих друг другу истин.

Этому он и предавался однажды вечером, уже в сумерках, пока желудок не взял верх над интеллектом, и Алессандро решил прервать изыскания в эстетике ради поджаренных на открытом огне телячьих отбивных. Он уже было направился к дому, когда заметил лопату, прислоненную к зеленой изгороди, вероятно, оставленную кем-то из садовников. Он взял лопату, перемахнул через изгородь и зашагал к сараю. Сумерки сгустились, но небо еще ярко сияло, напоминая розовый шелк, каким обивали изнутри старинные кареты.

Беллати отправлялись обедать на другой берег Тибра, как, собственно, и почти каждый вечер. Их сын вместе со своим подразделением находился на борту боевого корабля, пересекающего Адриатику, а дочь вышла в сад нарвать букет цветов, который они собирались подарить хозяйке дома, где их ждали к обеду. Она слишком долго одевалась, уже стемнело, но отец сказал, что в сарае для инструмента есть фонарь новой модели, так что она может не опасаться перепачкаться как трубочист.

Подходя к сараю с лопатой в руке, Алессандро подумал, что садовник мог оставить ее специально, а потому лучше всего прислонить ее к двери, не занося в сарай.

Там же, в кромешной тьме, Лиа Беллати вытащила из кармана бархатного плаща коробку финских спичек. Достала одну, зажгла и огляделась. Новенький фонарь свисал с балки. Пусть и с идеальной фигурой, росточка Лиа была небольшого, и иногда ей приходилось подпрыгивать, чтобы достать нужную вещь, однако лишь убедившись, что ее никто при этом не видит. В возрасте двадцати двух лет, еще незамужняя, она не могла позволить себе выглядеть посмешищем. А как знать, кто мог войти на кухню или в библиотеку и увидеть, как она, вытянувшись будто кошка, прыгает за тем, что ей понадобилось.

Балка была далеко вверху, садовники были парнями высокими, по крайней мере, по сравнению с Лиа Беллати. Они держали фонарь за днище и цепляли проволочной ручкой за гвоздь. Спичка наполовину сгорела, когда Лиа начала оглядываться в поисках какой-нибудь подставки. В углу стояла бетономешалка, но слишком тяжелая, чтобы Лиа сумела перетащить ее под фонарь. Вдоль стены лежали лестницы, которыми пользовались садовники, когда обрезали яблони. Самая короткая уперлась бы в крышу. Спичка догорела.

Алессандро прислонил лопату к двери. Звук напугал молодую женщину, находившуюся в сарае. Но она решила, что дверью хлопнул ветер, и зажгла вторую спичку.

Уже поворачиваясь уходить, Алессандро краем глаза заметил свет, вспыхнувший в щелях между досками. Он знал, что садовники давно ушли. И решил, что в сарай забрался вор. Старинные лестницы из прочного дерева с бронзовым крепежом стоили дорого. Бетономешалка тоже могла принести кругленькую сумму, только едва ли ее удалось бы быстро катить по улице. Он приник к щели.

Посреди сарая элегантно подпрыгивала девушка, держа спичку в одной руке. В сарае она находилась достаточно долго, чтобы снять плащ и положить его на лестницу. Плащ, как и юбка, были из очень дорогого черного бархата. На блузке сверкала бриллиантовая брошь. И хотя Алессандро подумал, что камни слишком велики, чтобы быть настоящими, Лиа стекляшек не носила. Светло-каштановые волосы выгорели на солнце и в свете спички отливали золотом. И тут спичка догорела и погасла.

Алессандро продолжал всматриваться в темноту, гадая, не привиделась ли ему эта пританцовывающая на месте девушка, и надеясь, что представление не закончено. Так и вышло. Вспыхнула еще одна спичка. Девушка смотрела вверх, тяжело дыша, и что-то бормотала. Потом подпрыгнула. Алессандро это так удивило, что он ткнулся носом в стену сарая, но ему хватило ума не выдать свое присутствие вскриком.

Небольшой рост только подчеркивал ее гибкость и, как она только что продемонстрировала, спортивность. И хотя в профиль под некоторыми углами ее лицо казалось несколько перекошенным, в анфас оно выглядело великолепно. Когда девушка вновь принялась подпрыгивать, у Алессандро появилась возможность приглядеться к ней более внимательно. Шелковистая кремовая блузка плотно облегала тело, которое выглядело бы соблазнительным, будь оно даже высеченным из мрамора и выставленным на Вилле Дориа Памфили. Но девушка еще и двигалась, и, когда она подпрыгивала, на ее грудь сила притяжения действовала меньше, чем на остальное тело, и по пути вниз она слегка зависала в воздухе. Благодаря наследственности, а может, занятиям плаванием и гимнастикой, в ее фигуре были и красота, и пышность.

Алессандро не догадывался, что она пытается достать фонарь. Он видел только, что она подпрыгивает и разговаривает сама с собой в садовом сарае. Спичка опять погасла.

Чиркнув еще одной, женщина подошла к бетономешалке и, чтобы понять, удастся ли ее сдвинуть, сильно тряхнула. Алессандро открыл дверь. Девушка обернулась и высоко подняла спичку. Он по-прежнему не видел фонаря, но внезапность играла ему на руку.

– Куда-то собрались? – осведомился он.

Она густо покраснела, и от прилива жаркой крови к лицу и шее волна аромата ее духов растеклась по сараю. Если бы Алессандро впервые увидел ее именно в этот момент, то влюбился бы без памяти. Однако он спросил:

– Что это вы делаете?

– Не ваше дело, – нервно ответила Лиа.

Алессандро улыбнулся, чем смутил ее еще больше.

Она схватила плащ и бросилась к двери мимо него.

Он уже подумал было, что никогда больше ее не увидит, но, поравнявшись с ним, она сунула ему в руку коробок финских спичек и велела следовать за ней.

Он последовал за ней. Дойдя до живой изгороди, она бросила на нее плащ и прошла в цветник. Алессандро – за ней, сокрушенный ароматом ее духов и запахами цветов. Он опаздывал к обеду, но ему это было уже безразлично.