– Где Ланглуа?

– Он уже уехал, забрав с собой тело несчастного паренька. Но он ждет от вас новостей, в этом вы не сомневайтесь. Он пока еще не знает, что мадемуазель нашлась. Ну, так как?

– Мы сейчас же поедем за ней, но...

Альдо, казалось, находился в некотором затруднении.

– Вас что-то смущает? – удивился капитан.

Адальбер поспешил с ответом.

– Природная порядочность не позволяет нам уехать, не расплатившись за номер в гостинице. Вряд ли хозяин будет доволен, получив в виде платы наши зубные щетки и пару рубашек в чемодане.

– Честное слово, я об этом не подумал, – рассмеялся Вердо. – Если хотите, я займусь этим вместо вас. В гостиницу пройду через гараж. Надеюсь, чемоданы не самые большие?

– Маленькие, но их два. Я подпишу чек, вы его заполните и попрощаетесь с хозяином. Передайте ему самые теплые слова. Гостиница превосходная, хочется в нее вернуться.

– Приезжайте, будем рады. Развлечений у нас тут немного, но госпожа Вердо с удовольствием потрудится, чтобы угостить вас на славу.

Через полчаса Адальбер остановил машину на узкой улочке, что тянулась вдоль стены монастыря. Фар он не зажигал. Поначалу он намеревался объехать город и выяснить, как обстоит дело с движением. Но успокоился, увидев, что машин на улицах стало гораздо меньше. Видно, их возвращение совпало с концом рабочего дня, и все из-за холодной погоды торопились как можно скорее оказаться в домашнем тепле.

Монастырская часовня, построенная в XVIII веке вдохновенным любителем Ренессанса, служила главным украшением улицы Репюблик, и Альдо очень сожалел, что они не могут войти в монастырь через ее величественный портал. Они проскользнули туда через узкую боковую дверь, и ему показалось, что в Божью обитель он пробирается, как воришка. А что, если Мари-Анжелин, иной раз чрезмерно набожная, не захочет уехать с ними и предпочтет остаться в монастыре?

Альдо ощутил искренний трепет, когда вошел в приемную с большим распятием на одной стене и портретом основательницы монастыря на другой, а основала его святая Жанна Французская, дочь Людовика XI.

Альдо с Адальбером низко поклонились монахине, когда она вышла им навстречу. При виде ее друзьям показалось, что стрелка часов остановилась в XV веке: монашеская одежда не изменилась ни на нитку – серая ряса, белый апостольник и белое нижнее покрывало, поверх которого накинуто еще и черное. Длинные рукава прячут руки, но на правой должно быть кольцо, потому что на наперсном кресте завязан голубой бант, свидетельствующий, что перед ними мать настоятельница. Мужчины, не сговариваясь, наклонили головы еще ниже, словно и в самом деле оказались в XV веке. Альдо даже невольно заговорил иначе, услышав вопрос, кто из них князь Морозини.

– Я ношу это имя, досточтимая матушка, а мой спутник зовется Адальбером Видаль-Пеликорном, он археолог. И оба мы находимся в родстве с дамой, нашедшей у вас приют.

– Я не приглашаю вас сесть, полагая, что вы ограничены во времени и весьма торопитесь.

– Именно так, досточтимая матушка. Мы спешим вернуться в Париж в дом маркизы де Соммьер, где живет и мадемуазель Мари-Анжелин дю План-Крепен, о которой маркиза очень печалится. Или мадемуазель в первую очередь нуждается в услугах врача?

– Нет, не думаю. Ее состояние удовлетворительно настолько, насколько это может быть после перенесенных ею испытаний. Она утомлена, что естественно, но от природы, мне кажется, наделена большой энергией, – добавила настоятельница с улыбкой. – Сейчас ее приведут.

Она повернулась и негромко хлопнула в ладоши. Дверь позади нее отворилась, и Альдо с Адальбером увидели Мари-Анжелин, которую и не надеялись уже повстречать.

Мадемуазель держалась с присущим ей достоинством, несмотря на несвежее, с пятнами, платье. Она куталась в большую серую шерстяную шаль. Шляпка была безвозвратно потеряна, висок с левой стороны украшала большая гематома, частично заклеенная пластырем. Мари-Анжелин подошла к Альдо и Адальберу и без малейшей улыбки спросила:

– Добрый вечер, господа. Кто из вас князь Морозини?

Тишина в приемной после заданного вопроса была тяжелее свинцовой монастырской крыши.

Адальбер открыл было рот, но не смог произнести ни слова. Альдо, нахмурив брови, с усилием произнес:

– Это я, Анжелин. А рядом – Адальбер Видаль-Пеликорн, которого моя жена Лиза зовет моим братом. Вы нас не узнаете?

– Нет. И поверьте, меня это крайне огорчает.

– Хотите, я покажу вам наши паспорта?

– Нет. Не вижу в этом смысла. Куда вы меня повезете?

– В Париж. На улицу Альфреда де Виньи. К тетушке Амели, чьей любимой подругой и помощницей вы были уже столько лет! Словом, к вам домой. Или вы предпочитаете остаться здесь?

– Нет. Хотя здесь меня приняли с необыкновенной добротой. Но я должна ехать, должна вспомнить свое прошлое, понять, кто я.

– Вы забыли, кто вы? – переспросил Адальбер, холодея от ужаса.

– Я... Да.

– Не помните даже имени: Мари-Анжелин дю План-Крепен, родовитая дворянка... чьи предки участвовали в Крестовых походах?

– Неужели в Крестовых походах? Как это интересно!

– Значит, что такое Крестовые походы, вы помните? – удивился Альдо, жадно всматриваясь в нее.

– Да. Вполне возможно. Это были походы на...

– У нас сейчас нет времени заниматься историей. Но не может быть, чтобы вы знали о Крестовых походах и не помнили своего имени.

– Нет, не помню. Ничего не могу вам сказать по этому поводу. Так вы забираете меня или нет? – нетерпеливо спросила Мари-Анжелин, и тон ее живо напомнил им прежнюю План-Крепен.

– Да, конечно! И я вижу, что мы должны всерьез заняться вашей раной, – добавил Альдо, указывая на пластырь.

Торопясь скорее покончить с этой сценой, одновременно нелепой и душераздирающей, Альдо поблагодарил настоятельницу за ее доброту, но не сразу убедил ее взять чек с обещанным вознаграждением.

– Не говорите мне, досточтимая матушка, что у сестер святой Жанны Французской нет бедняков, которые нуждались бы в помощи. Полагаю, что и в ее святом доме найдется, что починить.

– Вы знаете, кто основал наш орден? Но вы ведь, кажется, не француз?

– Нет, я венецианец, но моя мать француженка.

– Идите с миром, и да пребудет с вами Господь! Мы все в монастыре будем молиться за вас и за ту, которая потеряла память. Причиной, конечно, стал удар, который она получила по голове. Но Господь милостив...

Альдо и Адальбер никогда не забудут свое ночное путешествие. Радость, смешанная с кошмаром. Как встретит маркиза несчастную Мари-Анжелин, лишившуюся памяти?

– Мы хорошо знаем тетушку Амели, – успокаивал себя, а заодно и Альдо, Адальбер, – она женщина здравомыслящая, сразу же призовет своего любимого профессора Дьелафуа, чтобы он осмотрел мадемуазель и прописал соответствующее лечение. Амнезия частичная, так что, я думаю, есть возможность восстановить память.

Они беседовали между собой шепотом, чтобы не потревожить Мари-Анжелин, крепко спавшую на заднем сиденье. Госпожа Вердо по доброте душевной снабдила их в дорогу бутербродами, чтобы "было чем подкрепиться" – слова "перекусить" не было в ее лексиконе, – и Мари-Анжелин, с аппетитом съев два бутерброда, теперь спала, удобно устроившись и укутавшись пледом. Она не проснулась даже тогда, когда на автозаправке им заливали в баки бензин, а мужчины потом пили кофе.

В Париж они приехали на рассвете. Адальбер – была его очередь вести машину – остановил ее перед воротами, и Альдо поспешил в особняк, чтобы предупредить тетю Амели и всех старых слуг о случившемся.

Его рассказ прерывался горестными восклицаниями: "Ах, Господи!", "Бедная наша мадемуазель!". Но госпожа де Соммьер быстро положила конец жалобным всхлипам, объявив, что "для каждой болезни есть свое лекарство" и за лечение они возьмутся как можно быстрее. Потом она распорядилась, чтобы Альдо привел больную.