– Дитя, готова ли ты покаяться? – и награждал меня сияющей золотозубой улыбкой.
Хотя церковь стояла заброшенная, кладбищем еще вовсю пользовались живые. Сумасшедшая бездомная старуха по имени Безумная Эдна поселилась там среди надгробных плит. Компанию ей составляла стая диких кошек. Пешеходы, срезавшие дорогу через кладбище, очень пугались, когда Безумная Эдна вдруг выскакивала из-за надгробной плиты, как беглый каторжник Мэгвич[6] в «Больших надеждах» Диккенса, и заговаривала с ними. Со случайными прохожими она всегда беседовала благосклонно, как будто те зашли к ней в гости. Эдна говорила мне, что родилась в знатной семье и когда-то выезжала в свет; я ей верила. Местные власти никак не могли решить, как поступить с кладбищем и церковью, поэтому пока Эдне ничто не угрожало.
Днем в магазин обычно привозили фрукты и овощи; ящики сгружали на тротуар, и Ганеш потихоньку перетаскивал их на задний двор. Самые красивые овощи и фрукты он раскладывал в витрине.
Он занимался грязной работой, поэтому облачился в старые джинсы и свитер с пестрым рисунком. Свои длинные черные волосы он стянул в конский хвост. Ганеш всегда подвязывает волосы, когда работает, потому что так удобнее и еще потому, что на этом настаивает его отец. Дай мистеру Пателу волю, он заставил бы Ганеша постричься и стоять за прилавком в деловом костюме. Во всяком случае, так считает сам Ганеш.
Родители всегда мечтают о лучшем будущем для своих детей. Мой отец тоже мечтал о лучшем будущем для меня. Иногда я надеюсь, что мне еще удастся осуществить некоторые его замыслы и отец обо всем узнает на небесах. Мне хотелось бы угодить ему, пусть сейчас уже и поздно, возместить все разочарования.
Услышав мои шаги, Ганеш поднял голову. Озабоченное лицо прояснилось.
– Фран! Слава богу, с тобой все в порядке. Что там у вас стряслось? Я страшно волновался за вас. Говорят, в вашем сквоте кто-то умер!
– Да, – ответила я. – Терри.
Мы оба посмотрели на ту сторону улицы, на наш теперь уже бывший дом. Помимо полиции, у дома собрались зеваки. Рядом с полицейской машиной стоял фургон, которого раньше не было. Если так можно выразиться, сердце у меня упало еще ниже. Вряд ли власти подняли бы такой шум, если бы умерла не Терри, а кто-то другой. Узнав, что у Нева нервное расстройство, полиция поспешила бы признать его смерть самоубийством. Если бы висящим под потолком нашли Фитиля, решили бы, что его смерть на руку обществу – одной проблемой меньше. То же самое можно сказать и обо мне. Но Терри… с Терри все оказалось по-другому. Ее нельзя было просто списать в расход. Полицейские это почуяли, как всегда чуяла я. Вот почему расследование вели по всем правилам. Представители закона не хотели, чтобы потом их обвинили в халатности.
Ганешу тоже не нравилась бурная деятельность напротив их магазина. Он отряхнул руки и вытер их о свитер; мы молча, не сговариваясь, повернули в переулок и прошли на задний двор.
Двор за магазином Пателов, как всегда, был захламлен. Повсюду стояли пустые ящики, полные ящики, упаковочные ящики, разорванные картонные коробки, приготовленные для мусорщиков. Под ногами валялись раздавленные фрукты и жухлые листья.
Ганеш взял из одного ящика пару яблок и одно протянул мне. Я с удивлением поняла, что страшно проголодалась. Мы сели рядом, и я, грызя яблоко, рассказала ему все, что можно. Правда, о многом пришлось умолчать. Инспектор Дженис строго-настрого запретила мне что-либо рассказывать посторонним. Хотя… какой Ганеш посторонний? И потом, если он уже слышал, что в доме найден мертвец, ему известно почти столько же, сколько и мне.
И все же не зря я какое-то время училась на актрису. Я умело подвела свой рассказ к кульминации и, понизив голос, сообщила: по мнению полицейских, Терри не покончила с собой. Ее убили!
Дешевые театральные эффекты не произвели на Ганеша никакого действия.
– В квартале сплетничают, что она повесилась.
Да, слухи распространяются быстро.
– Полиция считает, что ей помогли.
– Кто? – Вот вам Ганеш как на ладони: всегда задает неудобные вопросы.
– Наверное, мы. Но мы ей не помогали. – В голову мне вдруг пришла одна мысль, от которой мне снова стало тошно. – Ган, если ее правда кто-то убил… значит, она сама впустила его в дом.
Мы повесили на парадную дверь нормальный замок. Точнее, его повесил Деклан. Уходя, мы запирали дверь на ключ. Не хотелось, чтобы наш сквот захватили другие, не говоря уже о представителях власти, которым не терпелось лишить нас крыши над головой. Возвращаясь по вечерам, мы запирались изнутри из принципа. Кроме чиновников из муниципалитета, неприятности нам могли устроить многие, и в первую очередь застройщики. После наступления темноты мы даже закрывали ящик для писем, чтобы в щель не просовывали горящие тряпки – такие случаи уже бывали.
Если кто-то из нас оставался дома один, принимались дополнительные меры предосторожности. Войти в сквот можно только через парадную дверь. Терри обычно запирала ее и не открывала никому, кроме тех, кого она знала и кому доверяла. Проникнуть в сквот через окна нижнего этажа почти невозможно. Старые деревянные рамы разбухли от сырости и покоробились от времени, и створки почти не поднимаются. Для того чтобы приоткрыть какое-нибудь окошко всего на дюйм, требуются напряженные усилия двух человек, а дело того не стоило.
– Как только полицейские это сообразят, нам придется еще хуже, – заключила я. – Они решат, что ее убил кто-то из своих.
– Терри была знакома не только с вами, – возразил Ганеш. – Наверняка она впустила в дом своего знакомого. Пусть полицейские найдут его и к нему пристают!
– В том-то и дело, Ган. Я не могу назвать ни одного ее знакомого. Мы совершенно ничего о ней не знали. Мы не знали, куда она уходит и чем занимается, когда она не дома. Она всегда была подозрительной и скрытной.
Ганеш на это не слишком любезно заметил: Терри всегда казалась ему больной на всю голову.
Тут вышел его отец, чтобы узнать, почему Ганеш прохлаждается. У мистера Патела своего рода шестое чувство, которое в ста процентах безошибочно подсказывает, где и когда прохлаждается тот, кто должен ему помогать. Иногда я работаю в его магазине по субботам и уже испытала его шестое чувство на себе.
Увидев меня, он сначала как будто обрадовался:
– Ага! Вот ты где, Франческа! А мы так волновались за тебя, дорогая. Что там у вас стряслось?
– Папа, как раз об этом она мне сейчас рассказывает! – терпеливо ответил Ганеш.
– Мистер Пател, Терри умерла, – сказала я.
– Та, вторая девушка? Очень, очень плохо. Как она умерла?
Когда я ответила, мистер Пател озабоченно сдвинул брови. Я неосторожно сболтнула: мол, полицейские считают, что смерть наступила при подозрительных обстоятельствах. Тут мистер Пател не выдержал и начал с самым непримиримым видом тыкать в меня указательным пальцем. Он побагровел; мне показалось, что его сейчас хватит удар.
– Неужели ее убили?! Франческа, скажи, что это неправда! Убийство… на нашей улице, совсем рядом с моим магазином! В том месте, где ты живешь? – Мистер Пател развернулся к сыну и напустился на него: – А что я тебе говорил?!
Ганеш что-то ответил отцу на гуджарати[7]. Миг – и они оба начали орать друг на друга. Я не понимала ни слова.
Впрочем, перевод мне не требовался. Я и так догадывалась, в чем дело. Через какое-то время мистер Пател отвернулся от нас и зашагал назад, в магазин.
– Извини… – отдуваясь, проговорил Ганеш.
– Ничего страшного, я понимаю.
– Слушай, ты нравишься моим родителям! – Ган, словно защищаясь, выставил вперед подбородок. – Но и папу можно понять. Ну да, он слегка вышел из себя, но все потому, что разнервничался. Не очень-то приятно узнать, что в соседнем доме произошло убийство… К тебе его крик не имеет никакого отношения!
– Ган, прекрати! – приказала я.
Ганеш сжал губы; в углах рта проступили глубокие складки. Он вскочил и принялся укладывать штабелями пустые ящики. Трудился он с совершенно ненужным пылом. Через несколько минут, когда его гнев поостыл, он снова сел и сравнительно спокойным голосом спросил:
