Литмир - Электронная Библиотека

Он перевел дыхание. Я физически ощущал, как в миллионах квартир перед стереовизорами каменела исступленная горячечная тишина. Губы Елены дрожали, в глазах стояли слезы. Гамов снова заговорил:

– Вы знаете, что дивизия, в которой я воевал, захватила две машины с деньгами. Мы раздали захваченные калоны нашим солдатам. Не распределили среди безликой массы, а строго оценили каждый подвиг, выдали денежную награду по нему, а не по званию. До сих пор так не воевали: ордена государству стоят дешевле денег, солдат отмечали лишь честью. Мы будем воевать по-другому. Для нас нет ничего дороже наших родных парней-храбрецов. Так почему отказывать им в богатстве, накопленном всем народом? Способ, примененный в дивизиях «Стальной таран» и «Золотые крылья», мы отныне распространяем на всю армию. Размеры наград за каждый выдающийся успех разрабатываются – о результатах вам сообщит комиссия военных и финансистов.

Настал еще один эмоциональный пик – Гамов заговорил о преступности в стране. Ненависть и негодование пропитывали каждое его слово. Я опасался, что он на экране стереовизора впадет в приступ ярости. Но он не допустил себя до бешенства. Только изменившийся голос показывал, что жестокие слова отвечали внутренней бури.

– Вдумайтесь в аморальность нашего быта! Вдумайтесь в чудовищность ситуации! – страстно настаивал он. – Враг на фронте идет на нас по приказу, а не по собственному желанию, а мы убиваем его, превращаем в калеку, хотя в сущности он вовсе не враг нам, а такой же человек, как и мы, только попавший в беду подчинения. Но ведь тот, кто на наших улицах нападает на женщин, на стариков, на детей, тот враг не по приказу свыше, а по собственному желанию – а значит десятикратно худший! И на фронте люди идут с оружием против оружия, не только стреляют в чужую грудь, но и свою подставляют под выстрел – схватка отвратительна, но честна. А в тылу? Вооруженный нападает на безоружного, стая – на одиночку, взрослый мужчина – на беззащитного старика, на беспомощную женщину. Бандит – враг, как и тот, на фронте, но бесконечно гнусней. И карать его надо в меру его гнусности – гораздо, гораздо строже военного врага! Это же чудовищная несправедливость: бандит с нами поступает тысячекратно подлей противника, а мы с ним – тысячекратно милостивей, чем с тем. На фронте нападающего убивают. В тылу нападающего сажают в тюрьму, одевают, кормят, лечат, дают вволю спать, развлекают стереопередачами! А он еще возмущается, что плохая еда, еще грозит: выйду на волю – покажу! И показывает, чуть переступает порог тюрьмы, – снова за нож, снова охота на беззащитных людей. Безмерная аморальность, к тому же двойная – и с их стороны, ибо они подрывают изнутри нашу безопасность во время тяжелейшей войны, и с нашей, ибо платим за их предательство заботой о них! А когда война кончится, выпустим на волю – и они нагло посмеются над нами: ваши парни погибали, возвращались калеками, а мы нате вам – здоровые. Насколько же мы умней тех, кто безропотно шел на фронт, от которого мы бежали!

Не будут они торжествовать! – с гневом говорил Гамов. – Мы взяли власть также и для того, чтобы раздавить внутреннего врага. Объявляю Священный Террор против всех убийц и грабителей. Мы сделаем подлость самой невыгодной операцией, самым самоубийственным актом, самым унизительным для подлеца поступком! Бывали власти твердые, суровые, жестокие, даже беспощадные. Нам этого мало. Мы будем властью свирепой. В тюрьмах сегодня тысячи многократных убийц. Я приказал их всех расстрелять с опубликованием фамилий и вины. Единственная поблажка – разрешаю казнить без унижения. А других заключенных вывезти на тяжелейшие северные работы или в штрафные батальоны. Тюрем больше не будет – тюрьмы слишком большая роскошь во время войны. Жестоко, скажете вы? Да, жестоко! Но необходимо и полезно. Беру на себя всю ответственность. После войны поставьте мне в вину и казнь преступников – не отрекусь от этого моего решения.

Но ликвидации тюрем мало, друзья мои. Около двухсот тысяч человек на воле, молодые, здоровые люди сбились в бандитские шайки и терроризируют страну. Объявляю Священный Террор против их злодейского террора! Наказания и унижения, о каких вы еще не слышали, – продолжающим войну против общества. Слушайте меня, честные мои соотечественники, слушайте меня, убийцы и грабители, таящиеся в лесах и подвалах! Всем, кто добровольной явкой не выпросит прощения, – унижение и гибель! Главарей шаек живых утопят в дерьме – стерео покажет, как они в нем барахтаются, как глотают его, прежде чем утонуть. И это не все. Родители преступников – за то, что воспитали негодяев, – примут на себя часть вины. Отцы и матери отвечают за своих сыновей – таков наш новый военный закон. Их выведут на казнь детей, потом самих сошлют на тяжелые работы до окончания войны, а имущество конфискуют. И если будет доказано, что кто-либо попользовался хоть одним калоном из награбленного бандитами, у него тоже будет конфисковано имущество, а сам он сослан на принудительные работы. И еще одно. Некоторые полицейские за взятки тайно покрывают преступников. За старую вину мы не преследуем, если в ней покаялись. Но если поблажки бандитам продолжатся, объявляю: виновного полицейского повесят у дверей его участка, имущество конфискуют, а семью вышлют. Объявляю всем, кто тайно способствует преступлениям: трепещите, иду на вас!

Самое страшное было объявлено, Гамов мог бы не волноваться, а он побледнел, голос стал глухим. И я вдруг ощутил то, чего не чувствовал в личном общении, – как нелегко, как изнуряюще нелегко даются ему решения! Он спорил с нами, видел наши лица, снова и снова повторял аргументы, если замечал, что мы не убеждены, что не все наши сомнения развеяны – мастерски подбирал для каждого особые доказательства. А сейчас он обращался к миллионолицему существу, не видел его, не слышал ответного голоса этого загадочного создания – народа. Он мог и приказать: власть давала ему такую возможность. Но он раньше всех нас понял, что приказывать народу будет не победой, а крахом. Только одна возможность была для власти – той, какой он хотел, – убедить всех, покорить все умы, завоевать все души.

И он всем в себе пошел на выполнение этой задачи.

– Знаю, знаю, какие страшные кары противопоставляю преступлениям. И вижу, не видя вас, с каким ужасом слушаете меня. Но поставьте себя на мое место, придумайте за меня, как эффективно истребить зло.

Об одном из императоров прошлого говорили, что он варварскими методами истреблял варварство. Топить в дерьме, высылать близких, конфисковывать имущество – да, это варварство, это тоже преступление, всякая иная оценка – ложь. Но убийство на войне – преступление в тысячу раз большее, ибо твой противник не сделал лично тебе вреда, а ты его убиваешь. Почему же они, эти преступления, совершаются? Потому что они выгодны и эффективны. Государству выгодно победить соседа-недруга, а самый действенный способ победы – преступление, называемое войной. Грабителю выгодно пользоваться чужим добром, и самый результативный способ сделать это – напасть, ограбить, убить. Но все применяемые до сих пор методы борьбы с преступлениями неэффективны – и войны вспыхивают все снова, а бандит, отсидев срок, снова идет на преступление, а если не сам, то его подросшая смена. А я применю кары столь несоразмерные вине, чтобы преступление стало чудовищно невыгодным. Подлость должна стать самой убыточной в мире операцией – таков мой план. И грош мне цена, если меня постигнет неудача!

Вдумайтесь в одно обстоятельство. – Страсть в голосе Гамова утихла, теперь он говорил гораздо спокойнее. – В том, что мы воздадим за преступление такой несоразмерной карой, таится своеобразная оценка его характера. Да, уважение и высокая оценка, я не оговорился. Смертью бандита не испугать, она постоянно рядом. И что ему тюрьма? Кому тюрьма, кому дом родной – сколько раз я слышал такое бахвальство. Но вот глотать дерьмо, да еще перед камерами стерео, да на глазах своих близких, да под их вопли – нет, это несравнимо с неизбежной для каждого смертью! И если знать, что твоих вопящих родных сразу после твоей унизительной казни отправят на долгие страдания, лишив всего приумноженного твоими подлостями имущества, – будет ли и тогда преступление казаться выгодным? Девочки мои милые и беззащитные, женщины мои дорогие, измученные работой и недоеданием, клянусь вам: эту зиму вы будете спать спокойно, спокойно будете вечером ходить по улицам! И если этого я не сделаю, значит и сам я, и мои помощники не больше чем дерьмо, ибо, насильно захватив непомерную власть, не сумели ею разумно и эффективно распорядиться!

28
{"b":"260928","o":1}