И как мы ни убеждали, он не поддался.

– Приказ о наградах за подвиги подпишу я, – сказал Гамов. – Ведь это моя идея, буду за нее отвечать.

Люди толпились перед вывешенными ценниками. Одни читали вслух, другие переписывали цифры. В палатках толковали только о выплатах. К начальнику охраны машин с деньгами подошли несколько солдат – возможно из тех, кто недавно пытался захватить их силой, – и сказали:

– Ребята, в случае чего – кричите нас на подмогу. А то шантрапа разграбит, и после боя будет нечего получать.

А на электробарьере два солдата, сидя на баллонах со сгущенной водой, делились мечтами, – я стоял неподалеку.

– Приобрету домик, – сказал один. – Теперь на войне заработать можно, не прежнее – голову сложи либо в госпиталь… Вышлю домой награду, пусть подыскивают дом.

– А если голову сложишь до награды? – поинтересовался второй.

– И за смерть мою получат не один только похоронный листок.

Не только я прислушивался к солдатским разговорам. Все командиры докладывали, что люди уже сердятся: чего медлим, почему теряем драгоценное время в обороне? Генерал Прищепа приказал распустить слух, что к нам на выручку идет армия. В слух поверили. Меня спрашивали: скоро ли рванем навстречу?

Я отговаривался, что определенно не скажу, но скоро соединимся со своими – это была не та правда, в какую верили солдаты, но все же правда. Открыто лгать было стыдно.

Между тем противник методично окружал дивизию. На другом берегу Барты неприятельские части занимали оборону, готовили засады. Враг вел себя нагло и беззаботно: родеры заводили веселую музыку, ночами лезли купаться. Нас провоцировали на бесцельный обстрел. Но мы не тратили снаряды на уничтожение декораций. Неприятель не собирался штурмовать нас с запада. Он не знал, что мы сами намерены устремиться туда, откуда недавно с тяжелыми боями брали Барту. Родеры – отличные воины, но пленники заранее разработанных планов – и на этом всегда можно сыграть.

Разоруженная дивизия двигалась тремя отрядами. Аэроразведчики показывали, что тяжелого вооружения у неприятельской охраны нет – ни одного электроорудия, не говоря уже о метеогенераторах. Серьезно сопротивляться удару всей нашей дивизии родеры были не в состоянии. Зато враг мог увести колонны пленных назад, под защиту основных сил, готовящихся с фланга атаковать наши позиции на Барте, либо прорваться дальше нас в свой тыл. Ни того, ни другого нельзя было допустить.

Пеано предложил разделить нашу дивизию на два полка, правый и левый, с мобильным оружием и группу уничтожения с тяжелым снаряжением. Полки прорыва форсируют Барту и, не ввязываясь в затяжные бои, устремляются вперед. Задача левого – закрыть неприятелю путь в свой тыл. Задача правого – преградить дорогу обратно. Сила полков прорыва неодинакова. Родеры, встретив препятствие впереди, не бросятся сразу назад: поспешное бегство не в их характере. Они попытаются выбить неожиданную затычку. Бои левого полка наверняка будут ожесточенными и долгими. Задачу правого можно выполнить меньшими силами – бегство назад возможно лишь после разгрома, когда неприятель будет сильно ослаблен. Основную задачу – разгром неприятеля и спасение пленных – выполняет группа уничтожения.

Командование левым полком прорыва, продолжал Пеано, возлагается на майора Семипалова, правым полком будет командовать капитан Прищепа со своей разведывательной группой. Отряд уничтожения возглавит полковник Гамов. Генерал Прищепа будет координировать боевые действия всех отрядов.

– Возражений нет? Замечаний? – спросил генерал. – Капитан Прищепа, доложите, как отводят в тыл пленных.

«Крылышки» делают по тридцать лиг в сутки. Через два дня дивизия подойдет на самое близкое к нам расстояние, потом станет удаляться. После прорыва обороны врага на противоположном берегу Барты левому полку полные сутки хода до этого ближайшего пункта. Выступать нужно завтра к ночи или послезавтра утром.

– Завтра к ночи, – сказал я. – В темноте легче проскользнуть в тыл.

– Солдатам надо сказать, что цель сражения не та, о какой ходили слухи. И что они идут спасать своих братьев, а не просто выручают себя, – объявил Гамов. – Только ясное понимание цели способно мобилизовать все духовные силы. Сегодня обращусь к ним сам.

Когда Прищепа распустил военный совет, я сказал его сыну:

– Павел, удели мне парочку своих ребят с их инструментарием. В такой операции, да еще ночью, тыкаться вслепую…

– Во всех отрядах будут мои разведчики. А тебе, Андрей, передаю дубликат моего личного приемопередатчика. То, что я скажу, сможешь услышать лишь ты. И я один буду слышать тебя. Перехват наших переговоров исключен.

– Всем бы командирам вручить такие передатчики, – сказал я, принимая металлическую коробку, похожую на портсигар. На крышке стояло число 77.

– Будут, – ответил Павел, – но пока нет. Новое изобретение.

Обращение Гамова к солдатам я услышал, примостившись на склоне электробарьера. Обслуга орудия сгустилась у репродуктора на сосне. Гамов начал с того, о чем уже все знали: добровольная дивизия «Золотые крылья» не вынесла удара неприятельских сил. Сейчас всю ее, обезоруженную, гонят во вражеский тыл мимо наших позиций. Слухи о том, что на помощь к нам идет целая армия, не подтвердились. В этих условиях командование дивизии «Стальной таран» решило прорываться туда, где нас никто не ждет и где оборона врага всего слабей – во вражеский тыл, чтобы освободить пленных братьев. Соединившись с ними, мы станем много сильней и сможем нанести новый удар в любом месте, где враг не оборудовал прочной обороны, чтобы там выйти к своим. И Гамов закончил:

– Мы уверены, что каждый исполнит свой воинский долг!

Солдаты, не стесняясь моего присутствия, комментировали новости – высшему командованию досталось не на шутку.

– Покинули нас! – крикнул один солдат. – Списали в расход. Предатели, не лучше патинов! «Крылышек» предали, теперь нас!

Другой поддержал:

– Ребята, вернемся – неужели смолчим? Полжизни бы отдал, чтобы выложить маршалам и министрам, что о них думаю!

Но были и другие разговоры.

– Правильно – выручим своих! Отобьем – и станем сильней.

– Есть, есть у наших командиров мозги! – восхищался солдат с громким голосом, перекрывающим все другие голоса. – Нас хотели прихлопнуть на Барте, а мы – нате вам – пошли куролесить в их тылах. И своих отобьем! Толковые командиры, вот мое мнение!

К вечеру мой полк прорыва скрытно сконцентрировался на обратных скатах электробарьера.

Пришел Гамов – командовать отсюда выходом в тыл врага группы уничтожения. Стемнело около восьми вечера. В восемь пятнадцать ударили все орудия электробарьера. Что противник будет захвачен врасплох, мы не сомневались. Но что ему, как мы узнали потом, сразу будет нанесен огромный ущерб, и надеяться не могли. Прошло минут десять, прежде чем неприятель наладил противобатарейный ответ. Он бил по хорошо защищенным орудиям, а не по заросшему кустарником склону, куда уже перебазировался полк прорыва. Гамов вначале сконцентрировал обстрел на узком участке другого берега – проложил свободную полосу среди вражеского окружения. Такую же полосу Гамов проделал и на другом участке – для Павла Прищепы, а когда мы уже переправились, рассредоточил обстрел.

В девять часов я начал переправу, в половине одиннадцатого весь полк сосредоточился на другом берегу. И мы начали марш в глубину. Но еще до того, как последний солдат высадился на неприятельский берег, я заметил то, что меня не на шутку изумило. Ветра в тот вечер не было, а лес качался, как в бурю. Я обхватил молодую сосенку – она дрожала и вырывалась из рук, как живая. Она вся вибрировала, тонко звеня вершиной. Я видел, как метались люди, пораженные вибрацией, как они кричали и гибли от резонанса, если на них не набрасывали защитную одежду. Но что и дерево, пораженное виброосколками, способно так же мучиться, так же болезненно трястись, выдавая свою боль лишь тихим звоном кроны, и не подозревал. Я постоял около сосны и отошел к солдатам. Я не мог ей помочь – противорезонансных жилетов для деревьев еще не создали. Потом я часто думал, удалось ли той сосенке выжить после жестокой вибрации, или насильственный резонанс погубил ее так же верно, как губил человека. Я до сих пор этого не знаю.