По пути домой мой экипаж остановили негодяи и напали на моего кучера. Они задумали вытащить меня из экипажа и напасть на меня тоже, но я действовал быстро, и эти разбойники скрылись. У моего кучера пострадала голова, так что мы поменялись местами, и я отвез его домой. Логика подсказывает, что это была попытка помешать мне явиться на дуэль, тогда мой соперник мог бы похвастать, что я оказался слишком слаб для такого шага.
С одной стороны, после этого мне еще больше хотелось встретиться с ним; с другой — меня уже стали мучить угрызения совести, что придется стрелять в человека, у которого столь мало опыта, но столь велико желание сохранить свою жизнь. Короче говоря, я решил стрелять в воздух, когда дадут сигнал. Я укрепился в этом решении после осознания того факта, что моя жажда уцелеть не идет ни в какое сравнение с подобным желанием моего противника.
Именно в этот момент мы приступаем к смешной части этого повествования, и если мне позволено загладить вину за любые причиненные Вам неудобства, синьорина, надеюсь, мне удастся немного развеселить Вас.
Когда я сегодня утром прибыл на место дуэли, мой соперник выказывал признаки огорчения и тревоги, к которым я проявил безразличие. Мы прошлись по опушке, обернулись, и прозвучал сигнал открывать огонь. Мой соперник выстрелил первым и столь удачно промахнулся, что я не услышал и не почувствовал, как пролетела пуля. Чтобы облегчить его страдания, я выстрелил поверх его головы. Синьорина, прошу Вас вообразить нечто такое, чему я сам вряд ли мог бы поверить: в это самое мгновение над опушкой вспорхнула стая диких голубей, моя пуля угодила в одного из них, и он камнем устремился вниз. Он упал на плечо моего противника, отскочил от него и оказался на земле. Недоуменно глядя на меня, соперник не заметил птицу, но почувствовал удар, увидел, что его рубашка забрызгана кровью, и потерял сознание.
Все бросились к нему, не лучше, чем мы с ним, догадываясь о том, что произошло. Я подошел, чтобы осмотреть его, и заметил, что он имел дерзость носить в нагрудном кармане шейный платок женщины, и забрал его. Я отправился прямиком домой и за завтраком узнал, что его, громко причитавшего, отвезли домой и тут же распустили слух, будто он серьезно ранен на дуэли. Как и Вы, я презираю слухи и то, как другие толкуют их. Я не решусь оспаривать этот слух. Только один человек имеет право знать правду: это Вы, синьорина.
Прежде чем вернуть платок, примите мои заверения в том, что он не испачкан кровью голубя. Я привезу его сам — сегодня днем. Если я в этом письме сообщил нечто такое, что могло бы ранить Ваши чувства, а к такому результату, по Вашему мнению, уже привели мои действия, тогда мне придется с сожалением смириться с тем, что меня прогонят с порога Вашего дома. Надеюсь, я сказал достаточно, чтобы убедить Вас, что ни в коем случае не собираюсь стать причиной скандала. Я охотно выстрелил поверх головы своего противника, ибо увидел совсем другую цель.
С глубочайшим уважением остаюсь Вашим покорным слугой,
Жюль де Шерси де Мирандола».
Случилось так, что в тот день Жюль не поехал к синьорине Фарруччи. Вместо этого он после вечернего представления направился к служебному входу в театр с ее ответом в кармане. Она писала, что если он хочет приобрести парижские манеры, то может попытаться сделать это в тот же вечер на ужине, который устраивается после спектакля. О месте ужина ему сообщат за кулисами в театре. Одно предложение из ее ответа, которое доставило ему особое удовольствие, гласило: «Будьте осмотрительны, когда будете фехтовать со мной; Ваше письмо весьма занимательно, однако в последней строчке Вы притупили рапиру».
Он отправился в театр с совершенно иными ожиданиями, нежели те, которые пробудили его в то утро. Было пикантно сознавать, что певица будет недовольна, если он явится как победитель, осматривающий трофеи, но она также будет в равной мере недовольна, если он не придет, раз она того требовала.
Когда его пропустили в переполненную гостями гардеробную, Жюль постарался поздороваться с Джиной подобающим образом, но забыл обо всем, когда их руки встретились и оба очутились лицом к лицу. Она была гораздо ниже его, но взирала на него снизу вверх с вызывающим блеском в темно-карих глазах. У нее были черные волосы, собранные в блестящий пучок, причем локоны ниспадали на высокие скулы. Она была в ярко-красном платье, на бархатной ленте вокруг шеи сверкали рубины. Эта лента легко покачивалась, когда Джина приветствовала его, говоря слова, которых он потом не мог вспомнить. Затем она уделила внимание другим гостям.
Спустя несколько минут они снова встретились в толпе, и Жюль сделал ей комплимент по поводу вчерашнего спектакля. Испытывая его, она ответила на итальянском, и он заговорил на том же языке. Заметив ее удивление, он объяснил:
— Когда я служил в польской кавалерии, то взял под свое покровительство молодого офицера из Италии. В благодарность за это он обучил меня своему языку.
— Видно, он нашел способного ученика. А как сложились дела у него?
— Он погиб в бою.
Джина нашла этот ответ беспечным и сказала:
— Тогда он научил вас большему, чем вы его!
— Можно сказать и так. Это один из немногих случаев, когда жизнь дала мне больше, чем я того заслуживаю. — В ответ на это она натянуто рассмеялась, но Жюль продолжил: — Конечно, я дорожу такими мгновениями, поскольку они случаются столь редко.
Она опустила глаза и заметила, что во время разговора ее пальцы невольно оказались в его руке. Она развела его пальцы и стала разглядывать их. Отпустив его руку, заметила:
— Необычная для солдата рука: можно подумать, что она принадлежит музыканту.
— Однако я не играю.
— Тогда вы обязательно должны петь, — сказала Джина подчеркнуто уверенным голосом.
— Пел когда-то. Наедине с собой.
Она кивнула с довольным видом:
— Когда после ужина отвезете меня домой, обязательно мне споете.
Он едва сообразил, о чем идет речь, как разговор принял общий характер и настала пора садиться за ужин, который давали в Мааре. Джина как-то ухитрилась уехать в экипаже вместе с тремя дамами, а Жюль предложил отвезти туда некоторых господ. Никто, кроме него, не знал, что хозяин дома, Пьер Карон де Бомарше, является секретным агентом французских и испанских корон, получившим задание тайком закупить оружие и военное снаряжение и надежно отправить все это в Соединенные Штаты Америки. Несколько месяцев Бомарше был связующим звеном между Шарлем Гравье де Верженом, министром иностранных дел Франции, и американским заказчиком в Париже. Бомарше превратил прежнее голландское посольство на Рю Вьей-де-Тампль в штаб-квартиру фиктивной торговой компании под названием «Родерик Орталес». Здесь он занимал с десяток клерков своими отчетами и торговыми планами, а сам жил на верхнем этаже со своей любовницей Мари-Терезой де Виллер-Мовлас, которая исполняла обязанности хозяйки дома.
Стоило только Жюлю познакомиться с Бомарше, как он понял, что тот увлекается жизнью, наполненной драматическими событиями и низкопробной комедией, поэтому ценил его больше как автора, нежели конспиратора. До приезда Бенджамина Франклина в Париж граф, однако, решил не распространяться о недостатках Бомарше, и оба находились в сердечных отношениях друг с другом.
Встреченный очаровательной Виллер-Мовлас, Жюль ограничился тем, что дружески улыбнулся Бомарше и прошел в главную гостиную. У них обоих сегодня не было ни малейшего желания обсуждать дела Соединенных Штатов, даже если для этого можно было бы найти безопасное место.
Во время ужина Джина Фарруччи не общалась с Жюлем, а старалась внести оживление в вечеринку. Она дважды спела под собственным умелым сопровождением на фортепиано, а в перерывах курсировала по гостиной, поднимая всем настроение своими остроумными репликами. Жюль понимал, что его испытывают, и был вежлив со всеми. Его забавляли полные любопытства взгляды гостей, пытавшихся определить его отношение к поведению Фарруччи. Ни от кого не ускользнуло то обстоятельство, что в театре она открыто пригласила его, а теперь проявляла к нему очевидное безразличие. Время от времени оба оказывались рядом, и тогда она отпускала короткие насмешливые комментарии на итальянском, на что он учтиво отвечал с интонациями в голосе, которые были понятны только ей.
