На этом, можно сказать, мы закрываем «Балашовскую тему»: съездил, доложился — всё! В экстренном совещании, которое в тот же день состоялось в Главной квартире в связи с возможным обходом французами нашего левого фланга, Александр Дмитриевич уже участия не принимал. Зато государь пригласил туда гвардии поручика Орлова…

Здесь, кроме самого императора, присутствовали генералы граф Аракчеев, князь Волконский и барон Фуль, а также полковник барон Толь и прусский подполковник фон Клаузевиц. Большая часть участников совещания прямого отношения к ведению боевых действий не имела. Волконский, Аракчеев и генерал-лейтенант Карл Фуль — автор нелепого проекта Дрисского укреплённого лагеря, грозившего стать ловушкой для русской армии, — на тот момент состояли при особе государя. Талантливый военный теоретик Клаузевиц выступал лишь в скромной роли консультанта. Пожалуй, единственным, кто мог оказать реальное влияние на ход боевых операций, являлся Карл Фёдорович Толь — любимый ученик генерала Голенищева-Кутузова ещё по 1-му кадетскому корпусу, а затем и один из ближайших его сподвижников. К этому времени он исполнял обязанности генерал-квартирмейстера 1-й Западной армии и вскоре уже официально занимал эту должность.

Михаил скромно сидел в углу, не привлекая к себе внимания — большинство присутствующих воспринимали его только как адъютанта высокопоставленного лица. Между тем именно доставленная Орловым информация сыграла чуть ли не решающую роль в принятии последующих решений… Понятно, что с началом войны в русской Главной квартире остро потребовались новые сведения о неприятельской армии: её боевых планах, маршрутах движения войск, состоянии корпусов, настроениях людей, кое-что прояснилось в ходе арьергардных боёв, в результате допроса пленных… Орлов же, проведя несколько дней в расположении войск La Grande Armée, помог составить целостную и довольно подробную картину.

Когда совещание закончилось, Александр I кивнул поручику, повелевая остаться. «Ты подготовил меморандум?» — спросил государь. «Так точно, ваше императорское величество!» — отвечал Орлов, подавая императору плотный конверт. «Бюллетень особых известий», — вслух прочитал Александр название, написанное по-французски, и дальше уже читал про себя, лишь изредка, междометиями, выражая удивление или одобрение…

В документе было написано:

«Я пытался познать дух, который царит во французской армии… Можно смело сказать, что Наполеон один желает войны, что офицеры армии боятся её и что она сама повинуется общему побуждению, которое исходит от её главнокомандующего. Из всех генералов, может быть, наиболее привержен Наполеону маршал Даву. Более чем вероятно, что честолюбивые намерения внушают Даву, ослеплённому заманчивыми надеждами, полную преданность приказаниям его господина. Проявляемое им высокомерие является неизбежным следствием почестей, на которые он надеется…»^{127}

Столь же ёмко и метко оценил Орлов и всех тех офицеров и генералов, с которыми довелось ему пообщаться, дал практические указания по возможности использования некоторых из них русской военной разведкой.

Например, поляк Задер, командир батальона. Уединяясь с Орловым, он, сдержанный и немногословный на людях, говорил горячо и откровенно: Бонапарт — не благодетель Польши, но её палач, его меньше всего интересуют объединение и независимость этой многострадальной страны… Несомненно, такой человек мог бы оказать существенную помощь русскому командованию. Таких офицеров — патриотов своей Родины, ориентирующихся на Россию, а не на Французскую империю с её амбициозным императором, — Орлов в своём меморандуме назвал ещё несколько. Немало ценной информации собрал поручик у местных жителей, возмущённых притеснениями и поборами со стороны французов, — представители всех сословий охотно беседовали с приветливым русским офицером. А он не только внимательно слушал и запоминал, но и создавал во французском тылу свою агентурную сеть. Так, Орловым были завербованы два курляндца, Лейминг и Мюллер, землемеры Лесного департамента, то есть люди, обязанные много ходить и много видеть, иметь широкий круг общения.

В том, что поляки, литовцы, курляндцы и прочие стали отворачиваться от Франции и поворачиваться к России, оказались виноваты сами французы. Ещё недавно местные жители возмущались «владычеством русских», но теперь, когда на них тяжким бременем легло неписаное наполеоновское правило «война сама себя кормит», население не то освобождённого французами, не то оккупированного ими же края резко переменило симпатии…

«Положение армии в обеспечении её продовольствием таково, что сильно препятствует её операциям. Съестные припасы скопились в окрестностях Ковно, и все походные магазейны следуют вдоль дороги из Ковно в Вильно…»

Наполеон просчитался. Он слишком надеялся на поборы, а люди ушли, пожгли имущество. Французам досталось куда меньше фуража и провианта, чем требовалось… В результате от жары, маршевых нагрузок и бескормицы начался конский падёж.

Орлов насчитал вдоль дорог свыше восьмисот палых лошадей — целый кавалерийский полк, не каждое сражение выбивает столько…

Особый интерес разведчика вызывали намерения и планы вражеского командования. На его счастье, болтунов и хвастунов во французских штабах нашлось немало: им было лестно щегольнуть своей осведомлённостью перед русским аристократом, который казался абсолютным неучем в военном деле, задавал им такие наивные вопросы, что его не грех было и поучить, побольше рассказав о военном гении французского императора.

Подводя итоги этих откровенных бесед, Орлов писал в представленном государю «Бюллетене»:

«Наполеон, проходя Неман у Ковно, имел намерения обеспечить за собою поле битвы, опираясь правым флангом в Неман и левым в Вилию. Он ожидал быть атакованным. Как только он уверился в том, что мы не имеем намерения идти против него, он тотчас принял решение наступать на нас…

По некоторым разговорам маршала Даву можно предположить, что имели намерение дать битву под Вильно, где объединённые силы на левом берегу Вилии должны были сдерживать нас, в то время как войска на правом берегу той же реки предназначались для того, чтобы отрезать нам отступление. Армия имела продовольствия на 20 дней…»

Разведчик подробно расписывал, как и какими силами собирался враг реализовать своё решение, — указывал примерную численность корпусов, состав их вооружения, места дислокации.

«Обманутые в своих надеждах, они составили новый план, который, кажется, исходит из разделения их сил. Этот план состоит в сковывании нашего фланга — с тем, чтобы отрезать нас от центра нашей страны.

20 июня их силы были расположены следующим образом…»

Когда читаешь черновик этого донесения — единственное, что сохранилось от орловского «Бюллетеня» до наших дней, — не можешь не восхититься высоким профессионализмом работы русского военного разведчика, объёмом и ценностью добытой им информации.

Через восемь лет Михаил Фёдорович напишет своему другу князю Петру Андреевичу Вяземскому: «В 1812 год[88], когда все отчаявались[89] в спасении Отечества, я и несколько других проповедовали, что всё будет спасено»^{128}.

Он не просто надеялся на победу, но твёрдо знал, что именно так и будет.

И снова — дневниковые записи прапорщика Николая Дурново:

«[21 июня] …Орлов вернулся вместе с генералом Балашовым. Они были на переговорах с Наполеоном. Император провёл более часа в беседе с Орловым. Говорят, что он был очень доволен его поведением в неприятельской армии. Он смело ответил маршалу Даву, который пытался его задеть в разговоре…

[22 июня] …То, что мы предвидели, случилось: мой товарищ Орлов, адъютант князя Волконского и поручик кавалергардов, пожалован флигель-адъютантом. Он во всех отношениях достоин этой чести…»^{129}