Сиввинг поднялся по лестнице и через некоторое время вернулся с двумя альбомами под мышкой.

— Здесь наверняка найдутся снимки твоей мамы, — проговорил он. — Хотя в основном здесь, конечно, Май-Лиз и дети.

Ребекка стала перелистывать страницы альбома. На одном снимке Май-Лиз и ее мама сидели на шкуре северного оленя посреди снега, щурясь от солнца и улыбаясь в камеру.

— Мы с ней похожи, — проговорила Ребекка.

— Да, — согласился Сиввинг.

— А как они с папой познакомились?

— Точно не знаю, но думаю, что на танцах. Твой папа на самом деле отлично танцевал — если ему удавалось побороть застенчивость.

Ребекка попыталась воссоздать в голове эту картину. Мама в объятиях папы на танцевальной площадке. Папа, получивший заряд смелости из бутылки, гладит ее рукой по спине.

При виде старых снимков ее охватило прежнее чувство — странная смесь стыда и гнева. Гнев — как противоядие от презрительного сочувствия других жителей деревни.

Они называли Ребекку бедной девочкой. И как ей повезло, что у нее есть бабушка, говорили они. Но надолго ли хватит сил у Тересии Мартинссон? Вот в чем вопрос. У каждого есть свои недостатки. Но чтобы быть настолько не в состоянии позаботиться о своем собственном ребенке…

Сиввинг наблюдал за ней со стороны.

— Май-Лиз очень любила твою маму, — сказал он.

— Правда? — Ребекка поняла, что сказала это почти шепотом.

— Им всегда было о чем поговорить, они подолгу сидели тут, за кухонным столом.

«Да уж, — подумала Ребекка. — Такую маму я тоже помню». Она стала искать фотографии, где мама не позировала бы, не улыбалась бы, стараясь повернуться к камере в самом выигрышном ракурсе. Просто кинозвезда Курраваарского разлива.

Два воспоминания.

Воспоминание первое. Ребекка просыпается утром в двухкомнатной квартирке в городе. Они переехали из Курраваары. Папа остался жить на первом этаже в доме у бабушки. Они говорят, что удобнее всего Ребекке будет жить с мамой в городе. Ближе к школе и все такое. Когда она просыпается, в квартире стоит запах только что сделанной уборки. Кроме того, мама переставила всю мебель. Единственный предмет, стоящий на своем месте, — это кровать Ребекки. На столе ее ждет завтрак — свежеиспеченные сконы. Мама курит, стоя на балконе, — лицо у нее радостное. Должно быть, она всю ночь убиралась и перетаскивала мебель. Что подумают соседи?

Ребекка крадется по лестнице бесшумно, как кошка, постоянно озираясь. Если Лайла с первого этажа откроет дверь, она просто умрет от стыда.

Воспоминание второе. На уроке учительница говорит: распределитесь по парам.

Петра: Я не хочу сидеть рядом с Ребеккой.

Учительница: Что за глупости?

Весь класс навострил уши. Ребекка сидит, уткнувшись носом в парту.

Петра: От нее воняет мочой.

Это потому, что у них в квартире нет электричества. Его отключили. Дело происходит в сентябре, так что они пока не мерзнут. Но стирать в машинке невозможно.

Когда Ребекка приходит домой и плачет навзрыд, мама выходит из себя. Она тащит Ребекку с собой на телефонный узел и ругает всех и вся. Там пытаются объяснить, чтобы она обратилась в энергокомпанию, что это не одно и то же, но женщина и слушать ничего не желает.

Ребекка посмотрела на фотографию своей матери. Ее вдруг поразила мысль, что маме на ней примерно столько же лет, сколько сейчас ей.

«Она по-своему старалась», — подумала Ребекка.

Она разглядывала смеющееся лицо женщины, сидящей на шкуре, и ее охватило чувство внутреннего примирения. Словно что-то внутри ее встало на свои места. Возможно, от сознания того, что маме было не так уж много лет.

«А какой матерью была бы я, если бы решила тогда родить ребенка? — подумала Ребекка. — Господи, подумать страшно!»

«Потом мама все чаще стала оставлять меня здесь, у бабушки, в те периоды, когда у нее не было сил мною заниматься. Все летние каникулы я тоже проводила в Курравааре. А здесь все дети были грязные, — подумала Ребекка. — И от всех в той или иной степени пахло мочой».

Ее мысли прервал Сиввинг.

— Послушай, может быть, ты могла бы мне помочь… — начал он.

Сосед всегда придумывал ей какое-нибудь дело. Ребекка подозревала, что это объяснялось не столько тем, что он сам нуждался в помощи, сколько тем, что он хотел помочь ей. Немного физического труда — как способ избавиться от размышлений. Сейчас он хотел, чтобы она забралась на крышу и счистила свисающий сугроб.

— Понимаешь ли, он в любой момент может обвалиться, и вдруг так случится, что Белла окажется под ним? Или я сам забудусь и встану внизу.

В вечерних сумерках она забралась на крышу дома Сиввинга. Наружное освещение в его дворе мало что давало. Мела пурга. А слой застывшего старого снега был твердым и скользким. Веревка вокруг талии и лопата в руках. Сиввинг тоже взял лопату, но лишь для того, чтобы на нее опираться. Он показывал пальцем и выкрикивал советы и указания. Ребекка делала все по-своему, и его это раздражало, ибо его способ был самый лучший. Все в их отношениях было, как положено.

Спускаясь с крыши, она почувствовала, что взмокла. Но это нисколько не помогло. Когда дома она встала под душ, мысли о Монсе вернулись. Она взглянула на часы — только девять.

Нужно занять мозг работой. Лучше всего сесть за компьютер и поискать еще информацию об Инне Ваттранг.

Без четверти десять в наружную дверь домика Ребекки постучали. Снизу раздался голос Анны-Марии Меллы:

— Есть кто живой?

Ребекка открыла дверь квартиры на втором этаже и крикнула:

— Я здесь, наверху!

— А Дед Мороз все же существует! — проговорила, запыхавшись, Анна-Мария, когда поднялась вверх по лестнице.

В руках у нее была картонная коробка. Ребекка вспомнила свою утреннюю шутку и рассмеялась.

— Я была такой послушной, что дальше некуда, — заверила она.

Анна-Мария тоже рассмеялась. Ей легко работалось с Ребеккой, когда они вместе занимались расследованием убийства Инны Ваттранг.

— Тут распечатки всякого разного из компьютера Эрьяна Бюлунда, — сказала Анна-Мария некоторое время спустя, кивнув головой в сторону коробки. Она уселась за кухонный стол и рассказала о мертвом журналисте, пока Ребекка заваривала кофе. — Он сказал одному своему коллеге, что у него что-то есть на «Каллис Майнинг». Полтора месяца спустя его не стало.

Ребекка резко обернулась.

— Как он умер?

— Повесился у себя в кабинете. Хотя я совсем не уверена, что все произошло именно так. Я подала заявку на разрешение выкопать тело и провести вскрытие. Лишь бы губернское правление поспешило с принятием решения. Все здесь! — Она положила на стол флешку. — Это содержимое компьютера Эрьяна Бюлунда. Жесткий диск был очищен, но Фред Ульссон сумел его восстановить.

Анна-Мария огляделась. Кухня была очень уютная. Простая деревенская мебель вперемешку с тем, что было модно в сороковые и пятидесятые. Все здесь было аккуратно и немножечко на старый манер. Анна-Мария невольно вспомнила собственную бабушку и ее дом.

— Как у тебя здесь хорошо! — сказала она.

Ребекка налила ей кофе.

— Спасибо. Тебе придется пить без молока.

Ребекка огляделась. Ей самой очень нравилась ее кухня. Конечно, получился музей имени бабушки, однако она сохранила почти все. Когда женщина вернулась сюда, ей вдруг стало очевидно, что именно так она и хочет жить. Выписавшись из психиатрической лечебницы, Ребекка стояла посреди своей квартиры в Стокгольме и озиралась. Глядела на металлические стулья и лампы дневного света. На итальянский диван от Асплунда, который сама себе подарила, когда ее приняли в коллегию адвокатов. «Это все не мое!» — подумала она тогда и продала всю обстановку вместе с квартирой.

— Есть один платеж на имя Инны Ваттранг, который я хочу проверить, — сказала Ребекка Анне-Марии. — Кто-то внес на ее счет двести тысяч наличными.

— Очень хорошо, — сказала Анна-Мария. — Завтра?