-Полноте Вам Глебушка, что сейчас убивать денщика будете? Может пистолет вам дать, чтоб по-быстрее, эдак вам его молотить до рассвета придется.
-В строй мерзавца отправлю, прямо на бастионы в Севастополь к Нахимову, посмотри какую ряшку наел на казенных хлебах!
Кавалерист отвлекся буквально на минуту, чтоб ответить собеседнику-графу, и сплоховал, виновник происшествия не стал дожидаться продолжения расправы и рванулся бежать точно заяц, если конечно бывают такие толстые откормленные зайцы.
-Стой гад! Все равно я с тобой разделаюсь! Лев, чего встал держи его! -неслось вслед... не повезло, упустили - нырнул пройдоха куда-то в темноту узких улочек восточного городка, где одна повозка с трудом проезжает царапая глинобитные стены, черта с два там его сейчас поймаешь. Льва происшествие только позабавило, он было весело рассмеялся со свойственной молодости искренностью, но тот гвардеец по прежнему не выходил у него из головы...
-Ладно Глеб убежал твой оруженосец, возьмешь из полка нового?
-Не везет мне с ними, вроде стараюсь выбрать лучшего, а попадается как нарочно всякая сволочь. Ты что опять проигрался?
-Как положено братец, вчистую разули и раздели, хорошо хоть до мелка дело не дошло. А то запишут долг, потом гадаешь, как смог столько просадить играя всего по рублю.
-Шулера одни, что в Питере, что в Варшаве и тут, с карт живут, я поэтому и зарекся более за сукно садится.
-Может быть но пока за руку никого не поймали. Послушай Глеб ты ведь все знаешь? Что за набоб индийский там в трактире сидит под иконами? Глянет, так прям кровь в жилах стынет...
-Это князь М очередной любимчик САМОГО! -и указательный палец в старой лайковой перчатке уперся в небо, -Смотри не задирай его, а не то Кавказ станет тебе второй родиной, закатают навечно.
-Опять "любимый поручик" его императорского величества? -Лев испытывал просто природное отвращение к этой категории людей, -Того прежнего государь в Сибирь отправил слава богу, и теперь этот?
-Бери выше, говорят новый "Змей"! Вошел в доверие к царю, здесь якобы с тайной миссией или поручением. Одно хорошо ведет себя скромно... пока. Но и старый "Змей" тихонько наверх вползал, когда заметили уж поздно было.
-Мало нам было Аракчеева? Нет Глеб, вот сейчас пойду и в морду ему, дам ей богу! Что он сделает? На дуэль вызовет, а там хоть в солдаты, ничего выслужу со временем.
-Лев, Лева уймись! -ситуация изменилась, теперь уже штабс-капитан успокаивает молодого графа, -Стоит ли из-за такой дряни себе жизнь портить? Ты я вижу злишся, что проигрался? 10 рублей на отыгрывание хватит?
-Да пожалуй, спасибо Глеб выручил...
-Вот еще, раз уж в Севастополь поедешь, узнай, что с нашим Петриком стряслось, его родители мне пишут, требуют выяснить жив или нет и куда делся.
-Это тот новенький корнет? Конечно разберусь, в госпитале верно лежит сестрички поди с ним ласковы - такой красавчик хоть на икону, писали же в газетах, что ранен.
Так старые приятели и расстались, капитан отправился в штаб, где его ждали очередные горы бумаг, а его приятель поплелся назад в трактир с тщетной надеждой сорвать банк, отыграться. Ничего через два дня ему предстоит дорога в Севастополь, там наконец впервые со времен Кавказа он по настоящему повоюет - пора, кровь в жилах застоялась.
Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском. С бухты несет холодом и туманом, снега нет - все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий несмолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая склянка. На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями; где доктор уже спешит к госпиталю; где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, обернувшись на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу, где высокая тяжелая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена... Вы подходите к пристани - особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас. Тысячи разнородных предметов - дрова, мясо, туры, мука, железо- кучей лежат около пристани. Солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста. Частные ялики, наполненные всякого рода народом - солдатами, моряками, купцами, женщинами, - причаливают и отчаливают от пристани.
-На Графскую, ваше благородие? Пожалуйте, -предлагают вам свои услуги два или три отставных матроса, вставая из яликов.
Вы выбираете тот, который к вам поближе, шагаете через полусгнивший труп какой-то гнедой лошади, которая тут в грязи лежит около лодки, и проходите к рулю. Вы отчалили от берега. Кругом вас блестящее уже на утреннем солнце море, впереди - старый матрос в верблюжьем пальто и молодой белоголовый мальчик, которые молча усердно работают веслами. Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию защитного противоминного бона и затопленных блокшивов, от которых кой-где грустно торчат черные обрубки мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов весел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.
-Ваше благородие! Прямо под Кистентина держите, -скажет вам старик матрос, оборотясь назад, чтобы поверить направление, которое вы даете лодке, -вправо руля.
-А на нем пушки-то еще все, -заметит беловолосый парень, проходя мимо корабля и разглядывая его.
-А то как же, он новый, на нем Корнилов жил, -заметит старик, тоже взглядывая на корабль.
-Вишь ты, где разорвало! -скажет мальчик после долгого молчания, взглядывая на белое облачко расходящегося дыма, вдруг появившегося высоко над Южной бухтой и сопровождаемого резким звуком разрыва бомбы.
-Это хранцуз с новой батареи нынче палит, -прибавит старик, равнодушно поплевывая на руку. -Ну, навались, Мишка, самовар перегоним. - И ваш ялик быстрее подвигается вперед по широкой зыби бухты, действительно перегоняет тяжелую баржу идущую на буксире у паровой шлюпки.
На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: "Сбитень горячий, покупай-налетай!", торговцы евреи и греки настойчиво предлагают всякую всячину, и тут же на первых ступенях лежат заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые лафеты полевых орудий и зарядные ящики. Хаотично, точно муравьи, двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы. Проезжают телеги с сеном, с кулями и с бочками, кой-где проедут казак и офицер верхом, важный толстый генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие игрушечные пушки, и около них сидит матрос, сладко покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят нижние чины и окровавленные носилки - везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком. Вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймете совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было - поить лошадей или таскать орудия - так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает чрез улицу. Пройдя церковь и баррикаду, вы войдете в самую оживленную внутреннею жизнью часть города. С обеих сторон вывески лавок, трактиров. Купцы, женщины в шляпках и платочках, щеголеватые офицеры - все говорит вам о твердости духа, самоуверенности, безопасности жителей... В многочисленных, различных лавках кипела полная торговая деятельность. Деньги, по собственному выражению туземных торговцев, 'рукой загребали'. Лишь иногда влекомое вдоль улицы на бастион толпою солдат и матросов тяжелое, крепостное орудие или проносимые окровавленные носилки, да еще гул дальних выстрелов напоминали собою о суровой действительности. При виде носилок со стонущей в них жертвой проходящие дамы восклицали с истинным состраданием: 'Ах, бедненький!' - 'Господи, как он мучается!','Бедняжка! и какой молоденький еще!', и слезы сожаления невольно навертывались на глазах. Но проносились носилки, и прежнее впечатление уступало место новому, не столь печальному, жизнь шла своим чередом.
