Пусть наука целиком и полностью вытеснила религию из жизни общества, но власть предержащие обладали здоровым прагматизмом и свято блюли принцип «кесарю кесарево». Деньги – это кровь империи, все остальное вторично.

Я достал из кармана жестянку с леденцами и закинул в рот первый попавшийся.

Итак, сегодня суббота; сегодня Банкирский дом закрыт, завтра тоже. Воскресенье – официальный выходной.

Досадно.

В этот момент через перекресток со скрипом прокатила крытая повозка. Возница в надвинутой на глаза кепке подогнал ломовозов к цирюльне, и долговязый иудей поспешил открыть ворота заднего двора. А стоило только телеге скрыться в проезде, столь же торопливо их закрыл.

Очень интересно.

Я озадаченно огляделся по сторонам, затем утопил кнопку наручного хронометра, запуская отсчет времени, и закинул в рот очередной леденец.

Подождем…

Телега выкатила на улицу через двадцать минуту, и тянули ее теперь ломовозы не столь легко, как раньше, а на брусчатке позади оставался явственный пыльный след. Долговязый иудей прикрыл ворота и попытался отпереть входную дверь цирюльни, но ключ никак не желал проворачиваться в замке; ему даже пришлось стянуть плотные брезентовые перчатки и зажать их под мышкой.

Тогда я отправил в рот очередной леденец, сунул жестянку в боковой карман пиджака и зашагал через дорогу.

– Уважаемый! – окрикнул иудея, встав посреди проезжей части.

Долговязый обернулся, окинул меня обеспокоенным взглядом и просипел:

– Закрыто!

– И не надо! Где здесь станция подземки?

– Там, – махнул долговязый цирюльник вдоль улицы левой рукой; правую, синевшую старой татуировкой, он как бы ненароком сунул в карман сюртука.

Я слегка склонил голову и прикоснулся самыми кончиками пальцев к котелку.

– Благодарю, – улыбнулся и зашагал в указанном направлении, не став просить об уточнении маршрута.

Никакой необходимости в этом не было.

Роберт Уайт отыскался в «Винте Архимеда»; судя по распущенному шейному платку, одним графинчиком портвейна дело явно не ограничилось, но настроение у инспектора от выпитого нисколько не улучшилось.

Есть такие люди – они прекрасно понимают, что пить не вправе, но пьют и оттого не чувствуют облегчения от алкоголя, а лишь еще больше мрачнеют. Роберт точно был из их числа, поэтому, прежде чем начальник успел открыть рот и прогнать меня взашей, я решительно уселся напротив и без промедления заявил:

– Готовится ограбление банка.

– Я велел тебе проваливать, – пробурчал инспектор, ожидаемо пропуская мои слова мимо ушей.

– Я выполнил ваше распоряжение, – напомнил я, снял темные очки и, сделав над собой определенное усилие, посмотрел собеседнику в глаза. – Инспектор, ограбление банка – это серьезно.

– Да ну? – скептически поморщился Роберт Уайт, но моя уверенность его все же зацепила. Налившиеся свечением глаза потускнели и вновь стали бесцветно-серыми. – Рассказывай! – махнул он рукой.

– Думаю, готовится подкоп под Банкирский дом Витштейна.

– Думаешь? С чего бы это тебя осенило?

Я в двух словах описал увиденное в иудейском квартале, а когда инспектор впал в глубокую задумчивость, обернулся и подозвал подавальщицу. Время было обеденное, и хозяину теперь помогали несколько шустрых девиц.

– Суббота… – пробормотал Роберт Уайт. – Ортодоксальному иудею нельзя работать в субботу, так? Но ведь он и не работал? Или открыть и закрыть ворота – это уже работа? А если там просто делают ремонт?

– Чтоб иудей привлек рабочих со стороны? – фыркнул я, наполняя стакан из выставленного на стол кувшина с лимонадом. – Да его потом заклюют! Нет, думаю, этот иудей не из общины.

– Опять думаешь, – скривился Уайт.

– Татуировка, – напомнил я. – На правой кисти у него была наколота змея. Или длинная рыба, точно не разобрал.

– И что с того?

– Ортодоксальный иудей никогда не пометит себя татуировкой. «И царапин по умершим не делайте на теле вашем, и наколотой надписи не делайте на себе».

Инспектор уставился на меня с нескрываемым удивлением.

– Ты так хорошо разбираешься в Торе?

– Нет, просто разбираюсь в татуировках.

– Даже если это так, откуда уверенность, что целью является банк?

– А какие варианты? С одной стороны – бакалейная лавка, с другой – мастерская сапожника. Банк – точно напротив.

Роберт Уайт допил портвейн и гаркнул во всю глотку, перекрывая царивший в заведении гомон:

– Джимми!

Рыжий поспешно поднялся из-за углового стола и подошел к нам.

– Да, инспектор? – тягуче произнес он, оправляя мундир. Был констебль в легком подпитии, но на ногах держался уверенно и не шатался.

– Садись! – приказал ему Роберт Уайт и спросил: – Никто не болтал в последнее время о налете на банк?

– Нет, тишина, – мотнул головой констебль после недолгих раздумий.

– А что скажешь о высоком сутулом иудее с татуировкой то ли угря, то ли змеи на правой кисти?

На этот раз Джимми ответил без запинки:

– Ури Кац по прозвищу Вьюн. Получил пять лет каменоломен за взлом кассы, мог уже освободиться.

– Вот как? – удивился инспектор и приказал: – Разузнай о нем, Джимми. И хватит пить, похоже, у нас появились планы на вечер…

Я воспользовался паузой и принялся хлебать томатный суп, соленый и горячий.

На место выехали, когда город уже окутали сумерки, тихие и незаметные, словно вражеские лазутчики. Разъездной экипаж катил по Ньютонстраат, вдоль дороги сияли электрические фонари, но стоило только свернуть с нее, как враз сгустился мрак. Темень кое-как разгонял лишь скудный свет газовых ламп, которые к этому времени уже заканчивали разжигать бредущие с лестницами от столба к столбу фонарщики; потом пропали и они. В темных закоулках старых районов безраздельно царствовала Никта, разве что над дверями питейных заведений моргали одинокие фонари да из щелей рассохшихся ставень изредка пробивались тусклые лучики света.

Правил экипажем Джимми; он запалил керосиновую лампу, но та не столько освещала дорогу, сколько обозначала нас в ночной тьме. Иначе запросто могли столкнуться с кем-нибудь или затоптать вывалившегося под копыта лошадей пьяницу. Имелись у нас, разумеется, и электрические фонари, только использовать их было равносильно крику во всю глотку, что по улице катит полицейский наряд.

Ни к чему это. Тем более наш экипаж внешне не отличался от частных повозок, сам Джимми сменил мундир на обшарпанные брюки и клетчатый пиджак, а все остальные укрылись от нескромных взглядов внутри.

Роберт Уайт сидел на лавке прямой как штык, лишь беспрестанно бегавшие по верхней крышке электрического фонаря пальцы выдавали его беспокойство. Рамон упер не заряженную пока еще лупару прикладом в пол, оперся на нее и клевал носом. Билли же придерживал отставленные к стенке самозарядные карабины, свой и приятеля, и размеренно пережевывал табачную жвачку. От этого его и без того скуластое лицо с широкой прорезью лягушачьего рта порой превращалось в совсем уж гротескную маску.

Я достал из кармана жестянку и закинул в рот леденец; оказался мятный.

– Испортишь зубы, – ухмыльнулся Билли, непривычно спокойный, словно опившийся опиумной настойки невротик.

– На свои посмотри, – скривился я.

Избавить от коричневатого табачного оттенка не мог никакой зубной порошок, но иного выбора любителям этой немудреной забавы не оставалось с тех самых пор, как производство патентованной каучуковой жевательной резинки встало из-за нехватки сырья. И ожидать улучшения ситуации с поставками каучука в ближайшее время не приходилось: плантации Цейлона и Зюйд-Индии не могли удовлетворить всех потребностей, а о возобновлении торговли с ацтеками даже речи не шло. Более того – если в Иудейском море начнется очередная заварушка, торговые суда и вовсе придется направлять вокруг Африки, ведь военные флоты Великого Египта и Персии способны перекрыть и Красное море, и Персидский пролив. Даже преимущество в воздухе не позволит организовать полноценное конвоирование торгового флота, поскольку, в первую очередь, дирижабли потребуются для поддержки наших крепостей на севере Аравийского острова.