Горло Рида сжал спазм. Чувство тревоги не покидало его. Скользя и падая, он продвигался все ниже, продолжая звать девушку, и наконец добрался до дна оврага.

До ушей его донесся тихий стон. Рид замер на месте. Стон повторился, и тут в нескольких ярдах от себя он увидел лежащую на земле Честити. Рид бросился к ней. Она попыталась сесть.

Лицо девушки было в тени, и он не мог как следует ее рассмотреть.

— Как ты, Честити?

Дрожащей рукой он отвел прядь волос с ее лица.

— Это ты, Рид? Это действительно ты? — сипло спросила она, и Рид услышал надлом в ее голосе.

В следующее мгновение она была уже в его объятиях. Он целовал ее в исступлении, говорил, что любит ее… что всегда будет рядом с ней… что для него нет ничего важнее, чем заботиться о ней, что он никогда ее не отпустит.

Но Честити оставалась безучастной к его ласкам. Он отпрянул.

— Тебе плохо, Честити?

— У меня болит голова.

— Ты можешь встать? — Голос его осип от внезапного страха.

Рид помог ей подняться. Она качнулась, и он подхватил ее на руки.

— Не надо меня нести, Рид.

— Надо.

Когда он наконец подошел к фургону, голова девушки безвольно приникла к его груди. Он отнес ее к заднему борту и положил в повозку, потом залез туда сам и зажег фонарь. Взяв фляжку, Рид смочил тряпочку и стер грязь с ее лица. На щеке девушки темнел синяк, лоб был поцарапан, но она еще никогда не казалась ему такой красивой, как сейчас.

Нежно коснувшись ладонью ее щеки, он прошептал:

— Я люблю тебя, Честити.

Она смотрела на него влажными от слез глазами.

— Это правда… или ложь? — спросила она срывающимся шепотом.

Сдернув с шеи пасторский воротничок, Рид отбросил его в сторону.

— Сейчас можешь мне верить, Честити. Клянусь, я никогда не лгал, когда прижимал тебя к своей груди.

Честити не ответила, но попыталась сесть.

— Что ты делаешь?

— Ты сказал, что нам надо ехать дальше, что здесь оставаться опасно.

— Да, мы поедем, — Рид с усилием улыбнулся, — но не сейчас. Я не хочу выпускать тебя из своих объятий.

Честити постепенно расслабилась, и Рид крепче обнял девушку, чувствуя, как стихает ее дрожь.

Фонарь освещал повозку мерцающим светом.

— Я люблю тебя, Честити, — снова прошептал Рид. Слова эти сорвались с его губ так же легко и естественно, как весенние капли дождя срываются с ветки, — я люблю тебя.

Когда утренняя заря осветила небо, Морган проснулся и обвел спальню полусонным взглядом. Тесная комнатка была завалена разным хламом: ненужной одеждой, всевозможными предметами конской сбруи и жалкими пожитками Кончиты. Морган недовольно нахмурился. Надо сказать мексиканке, пусть наведет здесь порядок и устранит все следы своего пребывания. Честити — благородная леди, и, если узнает, что перед ней в его постели была какая-то жалкая бродяжка Кончита, она этого не потерпит.

Морган осторожно сел. После того как они разъехались с фургоном, дела пошли плохо. Тернер привез их к тому месту, где лежали растерзанные хищником бычки. Они поехали на поиски остального стада, нашли его неподалеку и пригнали в лагерь. Морган велел немедленно приступить к клеймению. Мужчины возмутились, но вынуждены были подчиниться приказу и работали дотемна.

Вечером, вернувшись в хижину, все заметили, что Кончита необычно молчалива. После ужина, когда Морган ушел к себе в спальню, она даже не попыталась войти к нему. Морган понял, что Уолкер отчасти был прав: Кончита оказалась умнее, чем он думал. Она понимала, что между ними все кончено и спорить бесполезно. Но и Морган не ошибся насчет нее. «При всем своем уме, — размышлял он, — эта мексиканка все-таки обыкновенная шлюха. Она знает свое место и знает, когда надо уйти. Конечно, она хорошо готовит и кормит мою банду…» На этой мысли Морган задержался, вспомнив гладкие белые руки Честити. «Вряд ли от нее будет толк в работе, — подумал он, — зато эти ручки умеют творить другие чудеса».

Морган резко встал. В соседней комнате было тихо. В такую рань Кончита еще не возилась у очага. Ребятам не захочется идти работать, не позавтракав, но они пойдут, никуда не денутся! Парни знают: с ним лучше не спорить, особенно когда он что-то задумал. А задумал он нечто необычное.

Морган улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. Сейчас они быстро закончат клеймить скот, решил он, он продаст бычков, расплатится с ребятами, а потом возьмет Честити и увезет ее, куда она пожелает. Вряд ли муж-пастор дал ей вкусить хорошей жизни. Это сделает он, Морган. Он будет потакать всем ее прихотям, ублажать ее, и в конце концов она не сможет ему противиться.

Конечно, продолжал мечтать Морган, она благородная дама, и, наверное, потребуется время, чтобы добиться ее. Но он чувствовал: игра стоит свеч. Он уже ощущал вкус ее теплых губ, уже чувствовал под собой ее гладкое тело, уже слышал, как она шепчет его имя в порыве любовной страсти.

«О да, игра стоит свеч… но, черт побери, я не стану ждать ни одной лишней минуты, чтобы овладеть ею», — сказал себе Морган.

Подгоняемый жаркими мыслями, он быстро оделся и вышел в соседнюю комнату, где в походных постелях спали его люди.

— Пора вставать! — громко объявил он. — Сегодня утром мы начнем пораньше. Покупатель в Седейлии не будет ждать вечно, а у нас еще полно работы.

Пока мужчины с ворчанием просыпались, Морган прошел к очагу и увидел там готовый кофе. Он взглянул на Кончиту, которая снимала с огня противень с бисквитным печеньем, и довольно усмехнулся. «Расторопная баба! Что ни говори, а эта шлюха знает свое место. Наверное, мне все-таки будет ее не хватать».

Рид заворочался во сне и крепче обнял лежавшую рядом женщину. Он вдохнул запах ее волос, погладил ее мягкое тело… и, вздрогнув, проснулся.

Сквозь парусиновый полог в повозку проникал солнечный свет. Рид изумленно моргал. Неужели он проспал всю ночь? Он покосился на Честити, спавшую рядом, и тихо выругался. Синяк у нее на щеке потемнел, а на лбу образовалась шишка. После падения блузка и юбка девушки были грязными, а в огненно-рыжих кудряшках запутались листья. Он вспомнил, как испугался, когда она исчезла в темноте, и как обрадовался, найдя ее. Потом они вернулись в повозку, и он обнял Честити. Ему так не хотелось ее отпускать!

Веки девушки затрепетали, и Рид затаил дыхание. Она открыла глаза, ясные, незамутненные, и попыталась пошевелиться, но тут же застонала и схватилась за лоб.

— В чем дело, Честити?

— Голова болит.

Рид нахмурился. Он винил себя в случившемся.

— Прости меня, Честити. — Он попытался улыбнуться. — У тебя на лбу шишка, и, мне кажется, твоя голова пройдет не сразу.

Честити взглянула на солнечный свет, проникавший в повозку.

— Уже утро.

— Да.

— Ты сказал, что хочешь ехать ночью.

— Знаю.

Она судорожно вздохнула:

— Нам надо ехать.

— Нет, не сейчас. Сначала я должен кое-что тебе сказать.

Вдруг, растерявшись, Рид замолчал. Он все сказал ей вчера вечером, но в ее глазах осталась тень сомнения. Это нельзя было так оставлять.

Сердце отчаянно колотилось в груди, а горло сдавило от волнения. Ему было трудно говорить.

— Я не хотел тебя обманывать, Честити, но так получилось, и теперь ты не знаешь, можно ли мне доверять. Наверное, я заслужил это. Но я даю слово, что больше никогда не буду лгать тебе, как бы горька ни была правда. И часть этой правды состоит в том, что нам надо как можно скорее добраться до миссии.

— Это очень далеко?

— Не думаю. Мы должны приехать туда к вечеру.

— А что ты будешь делать потом?

— Убедившись, что ты в безопасности, я вернусь за Морганом.

— Нет, тебе нельзя сюда возвращаться! — Честити вскинула голову, сморщившись от боли, — Их много, а ты один!

— Послушай меня, Честити. — Риду понадобилась немалая сила воли, чтобы произнести: — Я не в силах изменить прошлое. Именно оно привело меня сюда. — Он перешел на шепот. — Если бы я только мог его изменить! Единственное, что я бы оставил, — это любовь к тебе.