Принципы, изложенные Буддой при жизни, не являются религией. Учитель не упоминал ни о боге, ни о душе. Но с течением времени учение расширилось, вобрав в себя верования, существовавшие в Индии ранее. Ламаизм, или тантристский буддизм, в том виде, как он сформировался в Гималаях, превратился в невероятно сложную религию, приверженцы которой раскололись на бесчисленное множество сект. Но фундаментальное верование осталось. Жизнь, таким образом, лишь иллюзия греховных чувств, и человек, следуя восемью путями, должен стремиться к совершенству.
Монахи, принадлежащие к тибетскому буддизму, в отличие от служителей других культов не распространяют свою религию. Они просто посвящают собственную жизнь поискам нирваны. Остальная часть смертных вынуждена сочетать мирскую жизнь с попытками обрести совершенство. Монахи идут к свету как бы коротким путём, пользуясь методами, которым учат в монастырях. Это методы как физического свойства (например, практика йоги), так и мистического.
Учителями выступают ламы или гуру (учителя), владеющие тайнами этих методов. Бесконечное повторение священных текстов, скажем, развивает сосредоточенность. Сидя перед статуей Будды, следует представлять в воображении, как он выходит из цветка лотоса. Медитация имеет психологическую цель — отделить человека от его нынешнего существования, желаний и иллюзий, подвести сознание к, так сказать, «преднирванному» состоянию. На это уходят годы практики, и подчас для этого требуется полное одиночество. Недаром монахи так охотно уходят жить в пещеры, подобно христианским отшельникам, искавшим бога в пустыне.
Подходить к тибетским монастырям с привычной для Запада точки зрения было бы неверно. Здесь монахом делаются не по призванию, а по необходимости. Я говорил уже, что, как правило, им становится средний сын в семье. В девять лет ему надевают красную чубу, спускающуюся чуть ли не до пят, и записывают в монастырь, решая таким образом, к какой секте он будет принадлежать. Но мальчик пока остаётся дома, где родители заставляют его усердно читать и писать. Иногда в дом приходит монах, чтобы «образовывать» ребёнка.
Юношей он ещё остаётся какое-то время в родительском доме или у старшего брата, но может переселиться в местный монастырь. Он волен также выбирать себе обет: безбрачия, воздержания от определённой пищи и т. д.
Монахи не связаны вечными узами с определённым монастырём. Каждый платит за своё пребывание и за пищу. Кроме того, он вносит деньги за проведение больших церемоний, когда раздают еду всем собравшимся. По очереди послушники обязаны покидать монастырь и отправляться на поиски денег, уговаривая богатых и знатных людей делать пожертвования. Одиннадцатый месяц в году они проводят в сосредоточении на духовных делах. В остальное время твёрдого распорядка не существует.
Монастыри владеют землёй; в богатых монастырях скапливаются немалые запасы пищи и даже денег; туда охотно приходят грамотные люди, чтобы поделиться своей учёностью и поразмышлять над тем или иным предметом.
В общем и целом монастыри в Мустанге вполне можно сравнить с нашими средневековыми университетами. Трава — простой монах — это тот же школяр времён Франсуа Вийона. Предмет его изучения — поиски путей к нирване. Он учит то, что ему нравится, и там, где захочет. Он живёт в монастыре по своим средствам. Если он беден, то ищет монастырь побогаче, где вспомоществование пищей и деньгами можно рассматривать как «стипендию». Разочаровавшись в одном, он переходит в другой монастырь. Как правило, он уверен, что для него найдётся место. «Экзамены» открыты для всех. Они представляют собой дискуссию по поводу религиозных текстов, вопросов логики, проблем вероучения. Испытания обычно проходят публично. Студент сидит на скамеечке перед монахами, которые стараются запутать его каверзными вопросами. Если он успевает толково и быстро ответить на всё, ему выдают «диплом»: он считается перешедшим в более высокий класс, а этих классов, или степеней, существует великое множество — от самых низких орденов до докторских, которых насчитывается пять степеней.
Экзамены не обязательны. Монах может устраивать свою жизнь в зависимости от обстоятельств. Скажем, в молодости наняться слугой к другому монаху, подрядиться переписывать книги, ходить по деревням, отправляя службу на мелких церемониях, в том числе домашних, читать молитвы на похоронах, изгонять демонов из жилища и т. д. Таким образом он набирает деньги на учение, ибо смысл его жизни именно в учении. Ценят монаха по личным качествам, а не по занимаемому рангу или возрасту. Всё же ранг — известная гарантия благополучия для выходцев из бедных семей.
В Мустанге почти в каждой семье хотя бы один человек записан в монастыри Ло-Мантанга, Намгьяла, Царанга или Джеми. Иногда средние сыновья живут дома, отправляясь в монастырь на обязательный одиннадцатый месяц, а также по случаю больших молебствий и религиозных празднеств.
В стране крайне слабо поставлено общее образование, и, помимо монастыря, знания приобрести негде. Да и там уровень преподавания снижается, за исключением разве монастыря Гарпху, где я купил «Моллу». Он принадлежит секте нингампа, которая забирает четвёртого и пятого ребёнка в многодетных семьях.
Атмосфера в обители полностью зависит от ламы. Если тот добродетелен и умён, монахи стараются походить на него. Если же он предаётся излишествам, а то и грехам, простые монахи-трава ему подражают.
Каждое утро меня будило позвякивание колокольчика в соседней молельне; чуть позже удар гонга выкидывал гостей из постели, и мы собирались на кухне у Калая. Вскоре туда спускался секретарь ламы. Иногда он умудрялся до того, как я встану, проскользнуть в комнату и усесться на мой матрац. Здесь он умильно закатывал глаза и начинал бормотать: «О, какой вы великий человек! Как бы я хотел стать вашим другом!» Через день к мёду добавилась ложка дёгтя: «Почему бы вам не взять меня с собой? Я бы смог стать вашим секретарём. Я ведь так люблю путешествовать!»
Пухлый льстец выдавал себя за учёного человека, но каждый раз, как я задавал ему конкретный вопрос, он пускался в пространные рассуждения, из коих явствовало, что он ничего не знает. Зато с каким самодовольством разгуливал он по монастырскому двору, крутя на запястье кольцо с ключами!
Царангский лама души не чаял в своём осиротевшем сыне. Как все дети, тот проказничал, повсюду лазил, таскал за хвост здоровенных псов. Конечно, ему хотелось бы играть с другими детьми, а ещё больше ему нужна была материнская ласка. Отец с сыном составляли странную пару.
В королевских апартаментах на крыше пахло можжевёловым дымом, слышались удары гонга, повизгивание щенков и топот ножек маленького принца. Время от времени мелькала тень верховного ламы и женоподобного монаха, который ему прислуживал. Я спрашивал, где же моё место в этом причудливом мире?..
Семь дней провёл я в царангском монастыре, лишь на короткое время спускаясь в деревню. Это был исключительный опыт: раньше европейцам не разрешалось жить в святой обители и наблюдать за её жизнью. Я был в курсе намечавшихся свадеб, знал об удачном походе купца с грузом соли — тот прислал в монастырь серебряный кубок; знал, у кого режут скотину, потому что монастырь получал свою долю мяса. Лама, правда, не ел мяса в силу данного обета, зато его секретарь уплетал за двоих. Здесь я впервые за долгое время отведал яиц: только очень богатые люди могут позволить себе иметь кур-несушек.
Расспросы о жизни далёкой Франции сильно занимали среднего сына короля Ангуна. Не без труда мне удалось объяснить ему, почему люди у нас проводят всё своё время в тяжёлом труде ради того, чтобы купить такие вещи, как самодвижущаяся телега, музыкальный ящик или стиральная машина. Последнее наиболее трудно поддавалось объяснению, ибо лоба почти никогда не стирают своих одежд. Я не стал ему рассказывать о войнах, которые дважды в этом столетии заливали кровью мою землю. Не упомянул и о трущобах, позорящих наши красивые города.
Вечером после этого разговора я, быть может, впервые с такой пронзительной силой ощутил собственное одиночество. Страшно не хватало спутника, с которым можно было бы поделиться такой массой впечатлений, услышать его мнение. Я страдал от страшной формы раздвоения личности. Мой новый лик заслонил предыдущий.
