После трёх часов непрерывной ходьбы я увидел на другом берегу сказочно красивую деревню Шила, чьи дома выглядели цитаделью добрых духов посреди ячменных полей, обсаженных по краям ивами.
Я очень устал и начал ощущать голод, как вдруг за поворотом возник совершенно необычный по внешнему облику монастырь Бардун. Природа вонзила в кипящие воды Заскара скальную башню с отвесными стенами высотой около ста метров. На вершине этой необычной природной башни был возведён монастырь, стены которого представляли собой как бы продолжение склона горы. От сооружения веяло какой-то зловещей мощью.
Лобсанг и Нордруп решили сделать привал метрах в ста от монастыря, считая, что лошади найдут себе корм около небольшого источника. Мои друзья принялись кипятить воду для чая, а я отправился в монастырь. Мне не сразу удалось отыскать на отроге горы вырубленную в скале «козью» тропку, которая спиралью поднималась к монастырским вратам. Врата от пропасти отделяла площадка шириной едва один метр. Любой незваный гость мог быть легко сброшен в реку.
Я едва не свалился, когда на меня неожиданно бросился громадный пёс. Шаг назад, и я бы полетел в пропасть. К счастью, появился монах лет двадцати и обуздал разъярённую зверюгу. Он провёл меня в залитый солнцем двор, стены которого защищали от ледяного ветра, гуляющего по долине. И потому, что от монастыря-крепости веяло холодной суровостью, солнечный дворик казался ещё прелестнее. Вскоре к нам приблизился монах постарше, разговорившись с ним, я узнал, что он тоже бывал в Бутане. Мы с интересом обменялись воспоминаниями о крепостях и монастырях страны драконов.
Внутренность молитвенного зала Бардунского монастыря напоминала бутанские кумирни. По бокам алтаря торчали два слоновьих бивня, а в центре был изображён святой Тхубчен, основатель секты. Он сидел в позе лотоса, у него была густая борода, а на голове красовалась шапка в виде веера. Справа от алтаря, на стене, висело четыре великолепных мандала с изображениями золочёных божеств на фоне сплетения зелёных, синих и тёмно-красных тонов. Монах пожаловался мне, что в 1947 году пакистанские захватчики вывезли все статуи из чистого золота, отделанные драгоценными камнями, которые раньше украшали алтарь. Из-за своего удобного стратегического положения монастырь подвергался частым осадам, его во все века грабили вражеские войска. По всей видимости, монастырь Бардун, стоящий на почти неприступной скале у тропы вдоль реки, всегда играл военную роль.
Осмотрев монашеские кельи, которые выходили на две галереи, замыкавшие с одной стороны монастырский двор, я вручил монаху небольшое пожертвование и покинул монастырь, чтобы разделить трапезу со своими спутниками. Спускаясь, обратил внимание на развалины укреплений, защищавших монастырь со стороны гор.
С чисто религиозным смирением я вскрыл одну из последних банок мясных консервов, привезённых из Европы. Эти шестнадцать банок были единственной роскошью, которую я позволил себе с момента отъезда из Сринагара. Ужаснувшись моему скромному завтраку, Лобсанг и Нордруп предложили присоединиться к ним. Они уже приготовили упоминавшееся мной тибетское «национальное» блюдо цзамбу — муку, замешанную на чае, скатанную в шарики и обмазанную растопленным сливочным маслом.
К половине третьего мы собрали пони и навьючили на них мешки. Я надеялся проделать добрую часть пути верхом, но вскоре понял, что тропа слишком узка и скалиста, чтобы гарцевать в полной безопасности. Берега реки Заскар в провинции Лунак обрывистые. Мы пока ещё не встретили ни одной деревни на нашей стороне реки. На другом же берегу я видел хутор Пипча и ведущий к нему подвесной мост, а также крохотную деревеньку Тиине с её ослепительно белыми домами. Время от времени мы преодолевали бурные притоки либо вброд, либо по висячим мостикам, готовым рухнуть в воду. Эти притоки, разбухшие после дождей, очень беспокоили Нордрупа.
— Яро мунди (нехорошо), — повторял он. — Столько воды, что некоторые речки нам вброд не перейти.
Я успокаивал сам себя, говоря, что реки более спокойны по утрам. Снег после восхода солнца тает очень медленно, и до полудня многие реки почти совсем безводны.
Тропа то ползла вверх, то спускалась вниз по склонам отрогов гор, чьи вершины иногда возникали у нас над головой. Лобсанг сказал, что зимой Лунак отрезан от остальной части Заскара завалами из камней и снега. Случается, что тропа находится под снегом до конца июня. Нам часто приходилось пробираться по проходу, проделанному в каменном завале. Случалось, мы проводили поочерёдно каждую лошадь по самому краю склона, и из-под их копыт в реку летели камни.
К вечеру тропа вывела нас к большой снежной плите, остатку лавины. Одна из лошадей потеряла равновесие и заскользила по обледенелому склону. К счастью, метра через два её падение остановил выступ скалы. Нордруп изо всех сил потянул пони за хвост, помогая ему подняться, а Лобсанг одним прыжком перескочил через заледеневшую глыбу, проверяя, могут ли пони перепрыгнуть через неё и не сломать ногу. Первый пони прыгнул без приключений, а второй приземлился неудачно и упал, пытаясь удержаться на ногах и оборвав ремни, удерживавшие поклажу. Третий и четвёртый прыгнули тоже без приключений. Тропа пошла вниз к песчаному берегу, который лизала речная вода.
Заходящее солнце залило вершины золотом, а мы снова полезли вверх, тёмно-серебристая лента осталась внизу в глубоком ущелье. Несколько поворотов, и мы оказались на перевале, где я с удивлением увидел три белых чхортена. Выше них торчала дюжина зданий — монастырь Муне. С перевала, к югу, открывался вид на хаотичное нагромождение гор, обрамлённых с обеих сторон теряющимися в бесконечности высоченными пиками. Только теперь до меня дошло, сколь безумен был мой замысел: чтобы выйти в Центральную Индию, следовало пересечь все эти горы.
С наступлением сумерек на перевале поднялся сильнейший ветер. Из-за своих лошадей Лобсанг и Нордруп решили остановиться на ночь здесь, под прикрытием чхортенов. Я разбил палатку у подножия одного из них. Но, несмотря на прикрытие, полотнище её остервенело билось на ветру. Я достал фонарь и блокнот и, забравшись в палатку, записывал всё увиденное. Снаружи доносились шутки и смех. Не теряя доброго расположения духа, Нордруп с Лобсангом подшучивали над навестившими нас монахами, посылая одного за водой, второго за сушняком, третьего за кизяком. Я попросил молоденького монаха сходить в монастырь за араком в обмен на несколько аптечных таблеток — у одного монаха нещадно болели зубы, другой мучился желудком, третьего доконала мигрень. Раздача медикаментов привлекла множество монахов из монастыря, откуда доносился приглушённый гром барабанов и перезвон колоколов.
День оказался долгим, и Падам давно стал воспоминанием. Сидя в темноте, я лениво ковырял вилкой в кастрюле со слипшимся рисом. Я слишком устал, чтобы ощущать голод, а арак, как и рис, оказался отвратительным. С тоской вспоминал о талантах Калаи, моего непальского повара, который превратил мои походы в подлинные гастрономические турне. С этой точки зрения, Заскар был настоящим провалом. К счастью, Лобсанг и Нордруп своими шутками разгоняли дурное настроение, навеянное едой.
Когда с первыми лучами солнца я вылез из палатки, стоял пронизывающий холод. Пока Лобсанг искал ушедших в горы лошадей, я наблюдал, как солнце потихоньку высвечивало невероятный пейзаж — словно по гигантской сцене бежал широкий луч прожектора. Как только он коснулся белых зданий монастыря, по долине разнеслось жалобное эхо: тягучие всхлипывания духового инструмента — тибетской трубы пронеслись над долиной, как необычный стон гор.
