Однако пришло все-таки время решать с пиджаком: Серега окончил школу и собирался поступать в техникум. В школе мамку пожурили: почему, дескать, ваш сын аттестат в кофте получал, что за неуважение – не мог пиджак надеть, что ли? Мамка бедная готова была сквозь землю провалиться. «Все, – решила она, – куплю самый лучший, тем более осенью ему в техникум сдавать». Но не тут-то было: пиджаков в магазине, как назло, не оказалось – все раскупили; пришлось Антонину, завмага, просить, чтобы отложила, когда привезут. Но тут как раз получили они письмо от Андрюхи: он привез из загранки валюту и спрашивал, какого им прислать гостинца или чего нужного. Мамка возьми и отпиши: мол, Сережке пиджак бы надо, а то парню в техникум и не в чем поступать… И Андрюха, отдать ему должное, на родных не поскупился: прислал в большом ящике батяньке с мамкой гостинцев, а Сереге – дорогой американский пиджачино, за шиворотом которого была нашита тряпочка с надписью «уэса» и полосатым флажком. Лацканы у чуда по тогдашней заграничной моде были каждый шириной в лопату, а раскраска – в крупную яркую клетку. Материал – не сказать дурного – добротный, и пошив, как показало время, довольно крепкий; все бы хорошо, кабы не фасон да расцветка… Когда первое изумление прошло, пиджак померили на Серегу – оказался чуть на вырост. Мамка нацепила его на плечики, чтоб отвиселся, провела по нему рукой, да и расплакалась: как же, старший брат о младшем позаботился. Батянька же с сомнением рассматривал заморскую вещь:

– Не знаю, мать… Али мы совсем устарели… Не возьму я в толк, как такое носить.

Серега тоже, мечтая перед сном, представлял себе другой пиджак. Честно говоря, он и не знал раньше, что на свете бывают такие пиджаки. Но предусмотрительный Андрюха вложил в ящик две красочные вырезки из иностранного журнала, где были сняты мужики в очень похожих клетчатых пиджаках, и с ними худые девки в платьях куда срамнее Ленкиного сарафана. В записке брательник пояснял, что культурные мужчины во всем мире теперь носят именно такие «джекиты» и никаких других. Серега записку прочитал и удивился: вот те раз, Дрюша, а еще говорил, надо жить своим умом…

Но как бы то ни было, пиджак он получил, и одной мечтой у Сереги стало меньше. Между Ленкой и мотоциклом в мечтах его образовалась брешь, в которую полезли новые мысли – беспокойные и никак его не гревшие: о поступлении в техникум, об армии и вообще о предстоявших ему неизбежных переменах в жизни. Почему так заведено, что в самую болезненную пору линьки юноше приходится держать столько экзаменов? Змея, когда меняет кожу, хоронится в укрытии, а ему этого нельзя: служи! учись! трудись! женись! – только и слышит он от людей… В том году покрылся Серега прыщами – будто какие кровососы искусали нежные щеки.

А тут еще это клетчатое недоразумение… Вместо того чтобы защитить, бронировать паренька, заморская одежка принесла ему одно горе. Серегино поступление в техникум казалось делом решенным: председатель комиссии Эльвира Юрьевна брала у мамки молоко. Она обещала, что если Сергей сумеет рассказать хотя бы теорему Пифагора, то может считать себя студентом. Однако вышло по-другому… В тот день с утра у него было нехорошее предчувствие. Видя его мандраж, батянька усмешливо посоветовал: «А ты, Серый, посцы… Лучше сцать перед боем, чем в бою». Серега так и сделал, но по выходе на улицу случилось странное: его облаял соседский Туман. Подлый кобель собрал друзей, и они провожали Серегин пиджак до самого конца Мутовок; гуси, завидя громогласную процессию, с гоготом кинулись в запруду… Он явился на экзамен, чувствуя себя идиотом, и ощущение себя оправдало. Преподаватели повели себя не чище дворового Тумана: лай подняли такой, что хоть беги, – словно перед ними не человек стоял, а один его пиджак. Математик Семикозов, их парторг, аж побагровел:

– Вы, молодой человек, не на танцульки пришли! Здесь вам советский техникум, а не буги-вуги! Ишь вырядился… – И он вспомнил ругательство из своей комсомольской молодости: – Стиляга!

Остальные преподы согласно загудели, лишь Эльвира Юрьевна молча грустила…

Только раз до этого претерпел Серега подобное унижение: в детстве, когда, играя с мальчишками в казаки-разбойники, провалился в старую выгребную яму и ему пришлось на глазах у всей улицы возвращаться домой по уши в дерьме. Интересно, что бы сделал на его месте Андрюха? Наверное, обвел бы всех спокойным взглядом – да и отбарабанил бы, как положено, по билету… Но Серега так не мог – он засветился всеми своими прыщами и сказал Семикозову с тихой яростью:

– Пошел ты в жопу.

После этого оставалось одно: пока они не опомнились, повернуться и сделать из техникума ноги. Вернувшись домой, Серега выкрал у батяньки припрятанную самогонку и напился…

Вечером его побили на танцах.

– Эй, Серый, где такой педжик дохрял?

– Андрюха прислал.

– Твой мореман? Он че – мудак?

– А че ты имеешь? – озлобился Серега.

– Гля на себя – чучело!

Перепалка перешла в драку, и пьяного Серегу побили, но побили не очень сильно – все-таки свои ребята. Они сами отвели его домой и прислонили к калитке. Там у калитки его вырвало – кровь и блевота смешались, запеклись на широких американских лацканах.

Спустя два месяца Серого забирали в армию. Осенний призыв – нет печальнее события и зрелища: раскисли улицы и бабьи лица, лысы головы вчерашних пацанов и обезлиствели липки в аллее перед горсоветом. У пьяненьких, как на похоронах, оркестрантов мокнут ноты, трубы жерлами собирают дождик…

Батянька силится на прощание сказать что-нибудь мужественное.

– Сын… – хрипло говорит он, держа Серегу за рукав. – Сын…

Дальше речь у него не двигается – батяньке срочно надо выпить, и папироса, вечный его помощник в речах, погасла под дождем.

– Да не скули ты, старая! – злясь на себя, он спускает «полкана» на мамку.

Но мамка не слышит. И что платок ее сбился на сторону, не замечает, и что стоит прямо в луже… Она давно и однообразно плачет.

Не случалось в Серегиной жизни более тоскливого дня. Как хотелось ему остаться тогда под мокрыми липками, остаться, вцепившись руками в кривые заборы, в эти домики, в землю, от которой отрывала его чья-то неумолимая сила. Но… хлопнул борт, рыкнул зеленый «Урал» и увез Серегу Бабакина прочь из маленького городка.

На целых два года.

Что такое армейская служба? Срочная форма небытия? А может быть, это жизнь донашивает мужчину вприбавок к девяти месяцам, проведенным в материнском чреве? Из городка нашего мало кто не служил, и всяк привозил из армии свое: одни – желтуху, другие – бравые наколки и все – нескончаемые байки. А вот Серый вернулся молчуном – ничего мы и по сей день не знаем, что испытал он в эти два года. Дембельскую «парадку» его украшали три сержантские нашивки и две за ранения, на груди светилась медаль «За отвагу». Форма лопалась на его возмужавшем теле, а лицо посуровело…

В тот день он сидел за столом и молчал. Мамка, охая, кружилась по кухне, тыкалась во все слепыми руками и уже разбила одну тарелку. Батянька обмяк на диване, сопел, держа на руках Серегин китель с медалью.

– Что ж не отписал-то? – попрекнул он сына, благоговейно трогая нашивки. – Покажи хоть, куда тебя…

– Потом.

Батянька встал и двинулся к буфету…

– Погоди, бать, не пей до гостей.

– Да… не буду, – смутился старик. И улыбнулся, переменяя тему: – Слышь, Андрюха-то наш в штурмана вышел. Пишет – жениться он думает.

– Молодец, – усмехнулся Серега. – В гости не собирается?

– Да, жди его… – Батянька на мгновение помрачнел, а потом вдруг улыбнулся: – Слышь, а пиджак-то его так и висит – хошь померить?

– А ну, давай, – Серый поднялся, громыхнув стулом. Американское сукно затрещало на могучих плечах.

– Сымай, не рви, – батянька счастливо засмеялся и похлопал сына по широкой спине. – Спортишь вещь заграничную.

Серега стянул с себя пиджак и встряхнул, разглядывая.

– А на что он мне теперь?.. – Лицо его тронула усмешка. – Ты, бать, лучше сделай из него чучело: ворон пугать в огороде.