– Ваша первая любовь, – уточнил он.

– Моя единственная любовь, – поправила я и повторила ей на ухо: – Ты моя единственная любовь.

Он рассмеялся, посматривая на нас, точно мой снисходительный старший брат.

– В таком случае вы должны сочинить какую-нибудь поэму и спеть ей, как настоящий трубадур, вернее, трубадурша. Но как же ее зовут, эту вашу прекрасную даму?

Я задумчиво уставилась на лошадь; она отошла от меня и прихватила клок сена. От сена пахло душистым лугом.

– Меркьюри, – провозгласила я. – Пожалуй, я назову ее Меркьюри[25].

Вудвилл изумленно поднял брови.

– Ртуть? По-моему, это не очень хорошее имя, – заметил он. – И алхимики вечно о ртути толкуют. Как только они не называют ее: и Переменчивая, и Посланница богов. Это ведь один из трех главных ингредиентов в их опытах. Иногда ртуть и впрямь бывает очень полезной, а иногда наоборот; она – спутница Мелюзины, богини вод, которая тоже вечно меняет свое обличье. Посланница, которую приходится использовать в отсутствие других; но далеко не всегда надежная.

– Хватит с меня алхимии, – пожимая плечами, твердо заявила я. – Мне она ни к чему – ни на конюшне, ни где бы то ни было еще. Я стану звать лошадь Мерри[26], но мы-то с ней будем помнить, каково ее настоящее имя!

– И я тоже буду об этом помнить, – пообещал Вудвилл.

Но я уже не смотрела на него; я подбирала с пола пучки сена и протягивала их лошади.

– А вот будете ли об этом помнить вы, мне совершенно безразлично, – ответила я, едва удержавшись от того, чтобы не показать ему язык.

Теперь каждое утро мы с Вудвиллом катались верхом; нас сопровождал вооруженный эскорт – десять человек впереди, десять позади. Мы проезжали по улицам Парижа, стараясь не смотреть на нищих, умиравших от голода в сточных канавах или с мольбой протягивавших к нам руки. Нищета в городе царила поистине ужасающая, а все труды крестьян из окрестных деревень пропадали даром – из-за того, что творилось на дорогах, они не могли доставить выращенные ими продукты на рынок, к тому же посевы у них в полях постоянно вытаптывала то одна армия, то другая. Да и многие мужчины, покидая родную деревню, предпочитали прятаться в лесах, опасаясь, что их либо заберут в армию, либо повесят как предателей, и получалось, что в полях трудились в основном женщины. Цена хлеба в столице была немыслимо высока, обычным людям не по карману, да и работы там никакой не было, разве что податься в солдаты, однако в английской армии выплату жалованья всегда сильно задерживали. Вудвилл велел нашему маленькому отряду на улицах не зевать, скакать легким галопом, и не только из-за нищих попрошаек – гораздо больше он боялся, что я подхвачу там какую-нибудь заразу. Ведь моя предшественница, герцогиня Анна, умерла от неведомой лихорадки, посетив одну из парижских больниц, и теперь герцог требовал, чтобы я ни с кем на улицах даже не общалась. Вот Вудвилл и гнал коней, пока мы не оказывались за городскими воротами, после чего наш путь лежал уже среди бывших садов, огородов и некогда тщательно возделываемых плодородных полей между городскими стенами и рекой. Через некоторое время Вудвилл давал вооруженной охране команду остановиться, спешиться и ждать нас, и мы с ним вдвоем отправлялись на неторопливую прогулку по берегу Сены; мы ехали рядышком по буксирной тропе, слушая мирное журчание воды, и со стороны вполне могли показаться супругами, решившими покататься верхом.

Болтали мы о всяких пустяках. Кроме того, Вудвилл учил меня правильно сидеть в седле, демонстрировал, как нужно выпрямляться и подбирать поводья, чтобы лошадь подняла голову и выровняла шаг. Мерри оказалась самой замечательной лошадкой из всех, какие только мне попадались. Вудвилл показывал мне также, как вести себя во время кавалерийской атаки – низко пригнувшись к шее коня, он уносился вперед по тропе и с громким топотом возвращался обратно, в самый последний момент резко натягивая поводья, и моя Мерри испуганно шарахалась и приплясывала на месте. Под его присмотром я тренировалась брать барьер, для чего он клал ветку поперек заброшенной тропы и постепенно делал препятствие все выше и выше, поскольку и я все более уверенно держалась в седле. Он учил меня тем же упражнениям, каким и его когда-то в Англии учил отец на узких дорожках между живыми изгородями; эти упражнения отлично помогали свыкнуться с седлом и ничего не бояться. Я ездила по-всякому: и сидя боком, как обычно ездят женщины на седельной подушке; и лежа на спине поперек лошади, когда седло оказывается под поясницей, а лошадь бежит неторопливой рысцой; и держась прямо и по очереди поднимая вверх руки; и низко склоняясь с седла и одной рукой доставая стремя – в общем, под руководством Ричарда я выполняла все то, что приучает лошадь всегда двигаться ровно и спокойно, как бы ни вел себя наездник и что бы ни происходило вокруг.

– Не раз мой конь уносил меня от смертельной опасности, когда я бывал тяжело ранен и не мог даже понять, куда именно мы направляемся, – рассказывал Ричард Вудвилл. – Кстати, мой отец, будучи знаменосцем короля Генриха Пятого, был вынужден всегда мчать галопом впереди войска, а поводья держать только одной рукой. Вам, миледи, никогда, разумеется, не придется участвовать в сражении, да еще и верхом, но в беду можно угодить где угодно – и здесь, и в Англии, так что неплохо бы вам так натренировать вашу маленькую Мерри, чтобы она уберегла вас от любой напасти. – Он спешился, снял мои стремена, скрестил их и повесил передо мной. – Давайте теперь проедем примерно милю рысцой и без стремян. Чтобы вы увереннее чувствовали себя в седле.

– Интересно, в какую беду мы могли бы здесь угодить? – спросила я, когда Вудвилл снова вскочил на коня.

Он пожал плечами:

– Всего несколько лет назад нам доложили, что на герцога готовится засада на пути в Париж, и они с герцогиней Анной в итоге пробирались лесными тропами, объезжая вражеский лагерь стороной. А теперь я то и дело узнаю, что и в Англии дороги столь же небезопасны, что там орудуют грабители и горцы, и столкнуться с этими бандитами можно практически где угодно, а близ побережья особую угрозу представляют пираты, которые, высадившись на берег, хватают людей, увозят их и потом продают пленников в рабство.

Сперва мы шли шагом, и я все старалась покрепче устроиться в седле, так что Мерри даже уши насторожила.

– Но почему же английский король не охраняет свое побережье? – удивилась я.

– Он ведь совсем еще ребенок, так что реально страной правит его второй дядя, герцог Хамфри Глостер. Они оба – и мой господин, и герцог Глостер – регенты, но один Франции, а второй Англии, и пока король не войдет в полную силу, обе страны будут возглавлять его дядья.

– А когда он войдет в полную силу?

– Вообще-то, по-моему, ему бы следовало уже сейчас начинать распоряжаться своим королевством, – сказал Вудвилл. – Ему двенадцать лет; он, конечно, еще мальчик, но с помощью хороших советников вполне мог бы править сам. Ведь он был дважды коронован – и в Англии, и в парижском соборе Нотр-Дам, – у него есть парламент и совет, и оба обещали ему подчиняться. Вот только всеми его поступками руководит его дядя, герцог Глостер, а также друзья Глостера; кроме того, на короля сильнейшее влияние оказывает другой его родственник, кардинал Бофор, очень могущественный и влиятельный человек, способный убедить кого угодно. Эти двое склоняют короля то в одну сторону, то в другую, а вот с моим господином, герцогом Бедфордом, он почти никогда не встречается лично; милорд герцог старается хотя бы в письмах его вразумить, дабы удержать на верном пути. Говорят, чаще всего король поступает в соответствии с советами того, кто последний с ним пообщался. Впрочем, даже если б наш король и был старше и тверже характером, денег-то у него все равно не хватает для того, чтобы оплатить защиту своего побережья, да и английские лорды по-прежнему не позволяют королевским законам действовать на их землях, хоть и должны были бы. Ну что, теперь попытаемся проехать немного рысцой?