Чем выше поднималась в горы война, тем сильнее занимали наши умы проблемы послевоенного мира. Казалось — перелом уже наступил. Казалось, что надежды на реванш, питавшие сопротивление, умирали с каждым часом нашего движения по Чечне. Прилетев в освобожденное село Ведено, я сам видел людей, чьи выбритые до белизны подбородки свидетельствовали о том, что они буквально на днях спустились с гор и распрощались с оружием.

Серьезным препятствием на пути к стабильности я считал отсутствие правовой базы, которая бы регулировала действия федеральных войск в Чечне, жизнь республики и ее жителей, только-только оправляющихся от последствий полномасштабной войны. Задавал себе вопрос: почему, собственно, не объявить территорию республики зоной чрезвычайного положения, что сразу же давало бы войскам и органам внутренних дел тот инструментарий мер, который годится для таких случаев. Зоной ЧП в свое время объявлялся район вооруженного конфликта между ингушами и осетинами, и я не видел причин, которые не позволяли бы применить что-то подобное и в Чечне.

То, что чрезвычайное положение не было объявлено сразу, еще в декабре 1994 года, объяснялось, видимо, тем, что поначалу планировалась лишь демонстрация силы. Но произошло то, что произошло, и ошибкой федеральной власти можно было считать такое положение вещей, когда территория войны и мятежа по своему юридическому статусу ничем не отличалась, скажем, от Саратовской области или Краснодарского края.

Я напрямую поставил вопрос перед своим министром Виктором Ериным и секретарем Совета безопасности РФ Олегом Лобовым: в республике нужно вводить режим ЧП. По этому поводу в Совбезе состоялось два совещания — на них был рожден проект соответствующего указа президента России. Сам по себе этот законодательный акт следовало рассматривать как объявление правил, на основе которых теперь должна была протекать хоть и полувоенная, но все-таки уже и полумирная жизнь Чечни.

Существовали очень серьезные сомнения, что гражданской администрации, воссоздаваемой в освобожденных районах, хватит сил и мужества противостоять тактике террора, которую применяли боевики. Любой чеченец, вознамерившийся сотрудничать с федералами, объявлялся ими коллаборационистом и подлежал уничтожению. В том же Гудермесе, накануне его освобождения, дудаевцы казнили несколько человек и прилюдно вывесили их тела, сопроводив нагрудными табличками: «Он хотел мириться с Россией». Так дудаевцы встречали федеральную власть. Так — угрозами и убийствами — пытались сломить чеченцев, решившихся бросить вызов бандитам.

Режим ЧП, который прописывался нами в указе, передавал всю полноту административной власти военным комендантам городов и сел, как и ответственность за происходящее на их территории. Далеко не всякий комендант был по зубам бандитам. А то, что не был он связан ни страхом, ни родовыми узами — делало такое управление более эффективным. Не скрою, при этом несколько ограничивались гражданские права населения. Однако по большей части касались они времени и маршрутов передвижения, и даже самый взыскательный критик не нашел бы в них даже намека на какие-либо этнические чистки или очередное переселение народов.

Не знаю, как складывался разговор Лобова с Ельциным, но, как мне потом объясняли в кулуарах, президент опасался, что в сложившейся ситуации указ не будет утвержден Советом Федерации. Впоследствии, когда в Чечне появились органы управления, возглавляемые сначала Саламбеком Хаджиевым, а потом Доку Завгаевым, некоторое противодействие введению режима ЧП осуществляли уже они. По понятным причинам им не хотелось делиться властью с военной администрацией.

Я оставался при своем мнении, что без режима чрезвычайного положения нам не удастся добиться сколько-нибудь серьезных результатов. Но честно делал все от меня зависящее, чтобы внедрить ростки гражданской власти в эту уставшую от войны землю. Доходило до того, что я лично привозил в Ведено на вертолете целый административный десант, включавший судью, милиционера, прокурора, главу местной администрации. Собирали с Хаджиевым людей, говорили: «Вот ваше новое руководство! Живите!» Но уже на следующий день все те, кого мы накануне развезли по районам, снова объявляются в Грозном и находят сотню причин, чтобы не возвращаться обратно.

К середине июня все районные центры Чечни находились под контролем федеральных сил и пришло время как-то налаживать жизнь: помогать семьям погибших, раненых, потерявших кров. Людям в таких случаях нужны не декларации, а конкретные дела. Нужны деньги — пенсии, пособия, заработная плата. Однако федеральная и новая республиканская власть вслед за войсками в чеченские села так и не пошла. До сих пор убежден — и тогда можно было наладить нормальную жизнь.

А так, что вышло: войска стоят… Стоят неделю, две, месяц… То корову украдут солдаты, то обстреляют машину. Где-то что-то продали, где-то что-то пропили. Как ответить после этого на простой вопрос чеченского крестьянина: «А чем вы лучше Дудаева?»

В этой обстановке прорыв диверсионного отряда Шамиля Басаева в город Буденновск Ставропольского края, отстоящий от границы с Чечней в 150 километрах, не кажется чем-то необычным. С точки зрения военного дела нападение на авиабазу понятно. Заслуженно называя Басаева бандитом и террористом, я все же не мог не отдавать должное его личным организаторским качествам и боевому опыту. С его батальоном мы встречались в Грозном. В том, как воевал он, чувствовалась рука умелого и дерзкого главаря. И это было неудивительно: еще недавно ведомые Басаевым чеченцы воевали на стороне абхазов и успели зарекомендовать себя в тамошних сражениях.

Думаю, что рейд Басаева по Ставрополью проводился с диверсионной целью, а конечной точкой маршрута его отряда был именно тихий город Буденновск. Вернее — его военный аэродром с располагавшимися поблизости вертолетным и истребительным авиаполками. Принимая во внимание то, что полки эти были боевыми и принимали самое активное участие в операции на территории Чечни, диверсия на аэродроме при любом исходе давала дудаевцам шанс быть услышанными во всем мире.

Тут не было и доли экспромта: шумная боевая акция загодя готовилась штабом сопротивления, и в череде событий, предшествующих трагедии, совершенно по-иному прочитывается записка Аслана Масхадова, которая была передана мне 9 или 10 июня — всего за несколько дней до того, как Басаев объявился в Буденновске. В этой записке, адресованной федеральному командованию, Масхадов писал следующее: «Прошу о встрече, нам нужно переговорить по поводу прекращения войны».

Это были дни наших решающих побед в горных районах Чечни, и, честно говоря, я не видел смысла в каких-либо переговорах, которые могли бы дать боевикам хоть день или час передышки. Ответил так: «С бандитами нам договариваться не о чем! Ни с кем из них встречаться не буду!»

Кое-какой опыт обоюдных переговоров у нас с Масхадовым уже был, и я хорошо понимал, что этот бывший полковник всегда очень прагматично использовал любое «окно» в боевых действиях: производил перегруппировку сил и подтягивал ресурсы. Никаких симпатий я к нему не испытывал, но офицерское прошлое этого человека все же давало мне право видеть в нем не только бандита с большой дороги. Еще в феврале я сказал ему откровенно: «Если мы с тобой, Аслан, сегодня не прекратим эту войну, она будет продолжаться очень и очень долго. Допустим, что вы все же останетесь у власти, но поверь мне — вы все равно между собой передеретесь…»

Но теперь мы взяли Ведено, успешно бились за взятие Ножай-Юрта и Шатоя, и мне не о чем было говорить с Масхадовым, который, однако, проявил настойчивость и с точно такой же просьбой обратился в миссию ОБСЕ в Чечне. Ее руководитель Шандор Месарош и Владимир Юрьевич Зорин, бывший тогда заместителем представителя правительства РФ в ЧР Семенова, приехали ко мне с просьбой организовать встречу, о которой их тоже просил Масхадов.

Такая активность чеченцев, да еще и попытка привлечь к переговорам столь серьезных людей — вызвали во мне иные настроения. Подумал: «А что, если решили боевики и впрямь заканчивать войну? В их положении самое время просить о капитуляции и — следовательно — о гарантиях, которые они хотят выторговать у нас в присутствии руководителя миссии ОБСЕ». Под таким углом зрения будущая встреча уже не казалась мне бесполезной, и по каналам связи мы условились провести ее 15 июня в районе села Зандак.