В принципе оперативная группа ВВ могла поступить так же. Тем более, что на первом этапе операции я выполнял обязанности командующего фронтом и вернулся в группу чуть позднее. И вот тогда Романов впервые меня удивил: он блестяще выполнил задачу. Причем те знания, которые были получены им уже в Академии Генштаба, он умело применил к внутренним войскам, что было весьма непростым делом. Я был искренне рад тому, что в академии появился офицер из внутренних войск, способный продолжить традиции честного и ревностного отношения к учебе.

С тех пор мы подружились и не было ни одного дня, когда бы мне пришлось пожалеть о том, что этот человек появился в моей жизни.

То, что я был общевойсковым командиром по образованию и по складу характера, делало меня равным в кругу армейцев. В них очень силен корпоративный дух, и можно не сомневаться, что они посмотрели бы на меня свысока, если бы я делал очевидные и непростительные с их точки зрения ошибки.

Если бы у них появился хотя бы малейший повод для сомнения в моем профессионализме, вот тогда бы действительно вспомнили внутренним войскам и краповые околыши фуражек, и конвой, и заградительные отряды НКВД в годы войны… Это сейчас выучка частей ВВ нередко оценивается более высоко, чем выучка многих армейских частей, но в конце 80-х годов XX века ситуация была несколько иная, и можно было только мечтать о хорошо оснащенных частях ВВ оперативного назначения, о спецназе, о своей разведке. Многое из перечисленного существовало пока только в самых смелых мечтах, которыми и поделиться можно было разве что с Шаталиным. Ну, может быть, еще с десятком офицеров, которые считали подобную реформу разумной, оправданной и выполнимой.

Это пока были другие внутренние войска.

Не стану оценивать — лучше или хуже нынешних. Просто другие…

Многочисленные конфликты и войны, через которые пришлось пройти внутренним войскам, наглядно показали, что их командное ядро и большинство офицеров должны иметь в основе именно крепкую общевойсковую подготовку, ничем не отличающуюся от той, что получают армейские офицеры. Эксперименты и новшества, целью которых было подчеркнуть самостоятельность ВВ, их особое место среди видов войск очень сильно ослабили вот эту пехотную составляющую. С этой проблемой я впервые столкнулся во Владикавказе, в период осетино-ингушского конфликта, когда увидел, что офицеры (большинство из которых были выпускниками Академии им. Фрунзе), которым я ставил задачу, неуверенно работают с картами. Сам я отлично помнил, как учили меня самого. Спрос был очень жесткий. Впоследствии искренне гордился тем, что мои карты почти всегда признавались лучшими и даже образцовыми.

Убежден, что оперативное мастерство офицера — умение грамотно работать со штабными картами — является одним из самых важных показателей его пригодности к службе. Поэтому с тревогой посмотрел на переминающихся с ноги на ногу, растерявшихся командиров. Эти свои собственные позиции на карте обозначить не сумеют, не то что правильно навести на цель артиллерию или вертолеты…

Если бы речь шла об одном закоренелом «двоечнике», а тут большинство офицеров батальонного и полкового звеньев не знают элементарных вещей!

Стал разбираться и вскоре понял, отчего это произошло. Оказывается, в связи с появлением в Академии имени Фрунзе самостоятельной кафедры внутренних войск была изменена программа общевойсковой подготовки. Ее упростили и сократили, чтобы высвободить время для других, профильных, дисциплин. Сам я, учившийся в этой академии на общевойсковой кафедре, под каток этих новаций не попал и продолжал пребывать в уверенности, что офицеров в стенах моей родной академии учат так же тщательно, как некогда и меня самого.

Пришлось срочно вмешаться, чтобы учебные программы были скорректированы с учетом того, что войска втягиваются в войну. Она потребует надежных знаний. Поэтому стали подтягивать до должного уровня тех офицеров, которые уже служили в войсках. Я неустанно требовал, чтобы тактические диктанты в системе командирской подготовки проводились как можно чаще и день ото дня усложнялись.

Это всего лишь частный случай. Но мне он говорил о многом.

Позднее, когда появились прожекты создания Академии внутренних войск, я выступил их противником. Пришлось убеждать министра внутренних дел Российской Федерации Ерина в том, что подобное учебное заведение принесет больше вреда, чем пользы.

Если это настоящая военная академия — убеждал я министра, — значит, в ней должны быть и кафедра ПВО, и кафедра связи, и кафедра инженерных войск. Потребуются огромные денежные затраты и серьезные усилия, чтобы получить в результате всего лишь слабое подобие Академии имени Фрунзе. Не проще ли, заплатив куда меньшие деньги, выучить нашего офицера в прославленной академии Министерства обороны, где десятилетиями оттачивается практика подготовки специалистов высочайшего класса? Ведь методика принятия решений одинакова и у нас, и в армии. Значит, должна быть одинаковой и сама методика обучения. Жизнь показывает: если офицеры из внутренних войск и армейские офицеры учатся вместе, они и в бою будут разговаривать на одном языке.

Ну какой генерал-армеец, спрашивается, там, в Чечне, где мне пришлось командовать Объединенной группировкой федеральных войск, стал бы воспринимать меня всерьез и подчиняться, если бы не было у меня за плечами ни Академии имени Фрунзе, ни Академии Генерального штаба? Да будь у меня самое блестящее юридическое образование, да будь у меня во лбу хоть семь пядей — никто из боевых генералов не стал бы серьезно со мной разговаривать!

Министр очень внимательно выслушал мое встречное предложение, суть которого заключалась в том, чтобы при Академии МВД создать факультет переподготовки или доподготовки офицеров ВВ. Так как зачастую мы действуем рука об руку с руководителями органов внутренних дел, не будет лишним, если такой офицер в течение нескольких месяцев будет изучать специфику работы оперативных работников милиции, следователей и дознавателей, криминалистов, специалистов патрульно-постовой службы. Пусть хотя бы на время он представит себя начальником районного или областного управления внутренних дел. Это только расширит его кругозор. Ему будет проще наладить взаимодействие с сотрудниками внутренних дел, если он будет знать тонкости их профессии и их психологию.

Виктор Федорович Ерин с моими доводами согласился.

Весной 1990 года подошел срок моего окончания Академии Генерального штаба и стало ясно, что новые знания мне придется проверять на практике уже в Нагорном Карабахе: предполагалось мое назначение на должность начальника Управления ВВ МВД СССР по Северному Кавказу и Закавказью.

К этому следовало прибавить чрезвычайно сложную обстановку во всех без исключения республиках Закавказья, что делало мою военную миссию чрезвычайно опасной.

Это могла быть и пуля из-за угла. Но хуже всего было то, что человек, наделявшийся полномочиями начальника внутренних войск в этом проблемном регионе, оказывался как бы между молотом и наковальней. Если, конечно, молотом считать Центральный Комитет коммунистической партии Советского Союза, который требовал скорейшего наведения порядка, а наковальней — партийных лидеров национальных республик, пытающихся использовать внутренние войска союзного подчинения в интересах собственной власти.

Впрочем, все эти очевидные опасности доставались не мне одному. В регионе действовал представитель ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко, сменивший на этом посту Аркадия Ивановича Вольского. Эти умные, талантливые и порядочные мужики работали в воюющем Нагорном Карабахе не за страх, а на совесть.

Но в мае 1990 года, получив известие о своем будущем назначении, я мог только догадываться, чем станет для меня Нагорный Карабах.

Я там еще не бывал. А конфликт передравшихся в Карабахе виноделов и пастухов представлялся мне своеобразным аналогом чернобыльской катастрофы. Есть взорвавшийся реактор. Есть зона отчуждения. Казалось, достаточно выстроить и там надежный саркофаг, чтобы уберечь от беды всю нашу страну.