Соучастником старой ведьмы, помешавшейся на своем "богом данном", "вековечном" шляхетстве. Соучастником и "прогрессивной" искательницы приключений, что принесла сюда "свежий" ветер с гнилых шляхетско-мещанских задворков, где не в чести народная власть... Заколдованный цветок на болоте, куда ты, жадный дурень, ступил... Соучастником даже и Мукосея, которому уже трудно, должно быть, так долго прикидываться советским человеком...
Да, соучастником, потому что тебе оказали доверие, даже хотели просить у тебя помощи. И пособником, так как ты будешь теперь бояться, что он, Мукосей, расскажет, если ты не будешь молчать...
Стой! Машина? Сюда?
Да, с большака на Углы сворачивает легковушка.
Адам.
Что ему сказать? Напросился, а что сказать? И зачем? Хотя он крепкий человек, хотя он и друг, горой стоявший за них в трудный час, хотя к нему и потянуло утром... Должно быть, сгоряча.
Он стоял за них, за них с Алесей. А что он сказал бы... что скажет теперь? И та ли это беда, которой надо делиться?..
Когда они, пешеход и машина, встретились на развилке перед Углами, Буховец, как всегда неутомимый, выкатился из "Победы" и деловито спросил:
- Ну, что там у тебя, Живень, снова приключилось? Говори.
Леня еще раз и окончательно понял, что говорить с Адамом, как он утром хотел, ему уже не хочется. Однако начал, как бы бичуя себя:
- Я, брат, ступил в глубокую грязь. Думал даже, что сам и не выберусь. Прости, друже, но я решил... не морочить тебе голову...
- Ну что ж, если б я знал...
- Адам, что ты? Нет! Я расскажу, я все тебе расскажу... Но попозже. Давай, поехали.
- Куда?
- А куда хочешь. Мне все равно.
- До смерти останешься чудаком!.. Садись вперед. Нет, давай вместе, на заднем. Михаль, домой!
Молчание. Потом сквозь гул мотора:
- Тебе, Живень, не бригадиром быть, а каким-нибудь, скажем, поэтом...
Снова молчание. На этот раз долгое.
"Ха! Додумался! - горько, однако уже с чуть заметным и неожиданным облегчением думает Леня. - Одно мне надо - не жалеть себя, не любоваться собою, не летать... не падать так низко!.."
1958 - 1959
