Представляется вполне вероятным, что Аммиан на основании стремительности военных действий гуннов сделал вывод о том, что дикарей «приводит в движение не строгость царей». Он мог думать о том, что сказал Гиппократ об отваге европейцев, которые были более воинственными, чем азиаты, потому что не имели царей. «Где есть цари, там должны быть величайшие трусы. Души людей порабощены и отказываются с готовностью и безрассудно рисковать, чтобы увеличить власть кого-то другого. Но независимые люди, рискующие ради себя, а не ради других, с готовностью рискуют, поскольку именно они наслаждаются плодами победы» (De aere. Ch. 23; Loeb. 132–123).

В течение некоторого времени неправильное понимание гуннской наступательной тактики – неожиданное обманное бегство и возобновление атаки – было, скорее всего, неизбежным. Но Аммиан писал свои последние книги через 14 лет после Адрианополя. К этому времени он уже должен был знать или, по крайней мере, подозревать, что ранние сообщения об импровизированном командовании у гуннов являлись неправильными. Тем не менее он неуклонно придерживался их, потому что считал гуннов двуногими зверями, которые имеют только внешний вид человека. Он утверждал, что их метательные снаряды имеют острые костяные наконечники. Возможно, он в чем-то прав, но только все известные нам наконечники гуннских стрел сделаны из металла. Аммиан сделал исключение правилом.

Описывая гуннов, он использовал фразы и отрывки из более ранних авторов. Поскольку гунны, как и скифы прошлого, были северными варварами и поскольку древние авторы много и хорошо писали о ранних варварах, Аммиан, грек из Антиохии, решил, что лучшим решением будет их пересказ. Одним из авторов, которому он подражал, был историк Трог Помпей, современник императора Августа. Аммиан писал: «Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь… Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – вдали оттуда, вырос – еще дальше. Они покрывают тела одеждой, сшитой из шкур лесных грызунов» (Nemo apud eos arat nec slivam aliquando contingit. Omnes sine sedibus fixis absque lare vel lege aut ritu stabili dispalantur, semper fugientium similes… vagi montesperagrantes et silvass. Indumentis operiuntur ex pellibus silvestrium murum consarcinatis). Это, очевидно, сделано по образцу описания Трогом скифов: «Они не пашут поля. У них нет дома, нет крыши, нет определенного места жительства… Они кочуют по невозделанным просторам… используют шкуры диких животных и грызунов» (Neque enim agrum exercent. Neque domus illis ulla aut tectum aut sedes est… per incultas solitudines errare solitis. Pellibus ferinis ac murinis utuntur).

Можно возразить, что такое соответствие ни о чем не говорит, потому что образ жизни кочевников во всех евразийских степях был в конечном счете более или менее одинаковым. Но этого нельзя сказать о другом утверждении Аммиана, которое он тоже взял из более ранних источников. Он пишет: «… они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны». Аммиан искренне восхищался Трогом. Он прочитал описание парфян: «Все время они проводят на своих лошадях. Верхом они воюют, участвуют в пиршествах, занимаются общественным и личным бизнесом. Верхом они перемещаются, стоят спокойно, торгуют и беседуют» (Equis omni tempore vectanture; illis bella, illis convivial, illis publica official obeunt, super illos ire consistere, mercari, colloqui). Аммиан понял Трога совершенно буквально. «Все время» (omni tempore) он переделал в «день и ночь» (pernox et perdui), и потому гунны в его описании даже спят на лошадях.

Описание Аммианом привычек гуннов, связанных с едой, – это еще один пример его тенденции использовать то, что он читал в старых книгах. Он пишет: «Они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть». Все это забавный пример хорошей наблюдательности и приверженности традициям. То, что гунны ели корни диких растений, – вполне возможно. Так поступают многие северные варвары. А вот данное Аммианом описание того, как кочевники грели сырое мясо на спинах лошадей, не выдерживает никакой критики. Это неправильно понятый другой обычай кочевых народов: гунны, скорее всего, прикладывали сырое мясо к ранам на спинах лошадей, вызванных давлением седел, для скорейшего излечения. Между прочим, в конце XIV в. баварский солдат некий Ганс Шильтбергер, который определенно ничего не слышал об Аммиане Марцеллине, сообщил, что татары Золотой Орды во время быстрых переходов «брали сырое мясо, резали на тонкие кусочки, заворачивали в ткань, укладывали под седла и ехали на них. Проголодавшись, они съедали это мясо».

Фраза «Они так закалены, что питаются полусырым мясом всякого скота» («Ita victu sunt asperi, ut semicruda carne uescantur») взята у географа Помпония Мела (расцвет его деятельности – 40 г.), который описывал германцев: «Они так закалены и грубы, что едят даже сырое мясо» («Victu ita asperi incultique ut crudaetiam carne uescantur»). Говорят, что кимбры (кимвры) тоже ели сырое мясо. Сыроядцы – так русские называли татар – возможно, обозначает, что татары ели сырое мясо. В других источниках их называли сыроедцами. Как и многие северные народы, гунны действительно могли питаться сырым мясом. Аммиан, однако, идет на шаг вперед; он утверждает, что гунны вообще не готовили пищу на огне, что опровергается находкой больших медных котлов для приготовления пищи – одного из лейтмотивов гуннской цивилизации. Но Аммиан считал своим долгом сделать из гуннов варваров, находящихся на самой низкой ступени развития[18].

Все это вовсе не означает, что от повествования Аммиана следует отказаться, как от недостоверного. В нем содержится множество информации, которая неоднократно подтверждена как вполне надежная другими литературными источниками и археологическими свидетельствами. От Аммиана мы узнали, как выглядели гунны и как одевались. Он очень точно описал их лошадей, оружие, тактику и кибитки.

В своей гуннофобии Аммиана можно приравнять к Кассиодору (487–583). Утраченная «Готская история» (Gothic History) этого автора по большей части сохранилась в труде Иордана «Происхождение и деяния гетов» (The Origin and Deeds of Getae), который обычно называют «Гетика» (Getica). Но Кассиодор должен был объяснить, почему гунны смогли стать господами его героев, остготов, и править ими в течение трех поколений. Его гунны обладают нечестивым величием. Они жадный и жестокий, но смелый народ. Аттила – жестокий и сластолюбивый монстр, но не сделал ничего трусливого. Он был как лев. По Аммиану, гунны «при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием» – эти слова Кассиодор скопировал. Но если Аммиан дальше пишет: «Чтобы тем задержать рост волос на зарубцевавшихся надрезах», то Кассиодор продолжает иначе: «Чтобы еще до того, как они получат молоко, младенцы научились терпеть раны».

Повествуя о ранней истории готов, Иордан повторяет Кассиодора, хотя не всегда дословно. Для правильной оценки готских традиций, связанных с борьбой против гуннов в Южной России, следует помнить, что они дошли до нас в несколько облагороженной, «цивилизованной» форме. В остготской Италии, должно быть, еще была жива память о великих войнах, которые велись плечом к плечу с гуннами и против них. Источниками Кассиодора были песни, cantus maiorum, cantiones, carmina prisca, а также рассказы, некоторые из которых были «почти такие, как это было в действительности» (реnе storico ritu). При этом репе не следует воспринимать слишком серьезно. Кассиодор писал свою «Готскую историю», чтобы «вернуть фамилии Амал великолепие, принадлежащее ей по праву». Он писал для образованных римлян, чьи вкусы были бы оскорблены грубыми, жестокими и кровавыми аспектами ранней германской поэзии. Сравнение «Гетики» с «Историей лангобардов» Диакона показывает, до какой степени Кассиодор очистил традиции готских лордов от всех варварских черт.