Занятия начались в восемь часов. С восьми и до полудня девочки писали, читали, решали математические задачки, занимались латынью и прослушали лекцию по Священному Писанию. После обеда Габриэлла и Натали снова вернулись в класс, чтобы выполнить «домашнее задание». На это ушло еще два часа. В конце концов старая монахиня, благословив, отпустила их, и Натали повела Габриэллу в сад. Там она вручила ей небольшую тяпку и показала, как правильно рыхлить монастырский огород, засаженный всякой зеленью.

Габриэлла проработала до самого вечера и очень устала, но это была приятная усталость. Правда, ее огорчало, что с самого утра она не видела матушку Григорию. Они встретились только за ужином. У девочки от радости засветились глаза, но сказать она ничего не посмела – за ужином также разговаривать не разрешалось.

Но когда трапеза закончилась, матушка Григория сама подошла к Габриэлле и, ласково улыбнувшись, поинтересовалась, как прошел ее первый день в монастыре.

– Тебе понравилась наша школа? – спросила она, и Габриэлла кивнула. Учиться в монастыре было гораздо труднее, чем в обычной школе, поскольку здесь не было перемен. Находиться один на один сразу с двумя преподавательницами было непривычно, однако ей это даже нравилось. Что касалось работы в огороде, от которой у нее уже начинали ныть все мускулы, то Габриэлла была рада, что живет здесь не нахлебницей и тоже может внести свой маленький вклад в общее дело. В монастыре ей с каждой минутой нравилось все больше и больше. У каждого здесь были свои обязанности, своя цель, и каждый трудился не покладая рук. Кроме того, под защитой монастырских стен было как-то очень спокойно и благостно. Обитательницы монастыря просто жили, а не боролись за существование. Но больше всего Габриэллу поразило то, что все, с кем бы она ни сталкивалась, стремились что-то ей дать, а не отнять. Это казалось тем более странным, что большинство сестер пришли в монастырь не просто так, а имея для этого вескую причину. У многих из них души были опалены жестоким миром. Но здесь им ежедневно приходилось отдавать другим то тепло, которое у них еще оставалось. И это непонятным образом не опустошало их до дна, а наоборот – наполняло их души подлинными сокровищами. Габриэлла – Габи, как ее теперь называли почти все сестры – была почти уверена, что она сможет, непременно сможет стать такой же, как монахини.

Конечно, привыкнуть к подобному образу жизни за один день было трудно – уж очень сильно он отличался от всего, что Габриэлла знала раньше. Однако ей очень нравилась ее новая жизнь. Обитательницы монастыря – и в особенности сама мать-настоятельница – казались полной противоположностью ее матери. В них не было ни эгоизма, ни жестокости, ни равнодушия, ни гнева. Их жизни были полны любви, гармонии, смирения и стремления служить другим. И этого, похоже, было вполне достаточно, чтобы каждая из них чувствовала себя счастливой.

Впервые в жизни счастливой себя чувствовала и Габриэлла.

Вечером в обитель приехали двое священников, в обязанности которых входило исповедовать сестер и отпускать им грехи. Монашенки и послушницы выстроились в очередь в монастырской церкви. Сестра Лиззи предложила Габриэлле пойти с ней.

Габриэлле уже давно исполнилось десять, и для исповеди не существовало никаких формальных препятствий. Больше того, раз уж она попала в монастырь, значит, она должна была исповедоваться и ходить к причастию. Поэтому Габриэлла тут же согласилась и, пройдя в монастырскую церковь, встала в самый конец очереди.

Очередь шла быстро. Исповедь каждой сестры занимала совсем немного времени, что ничуть не удивило Габриэллу, в глазах которой они были несомненно безгрешны. Зато после исповеди каждая из них долго молилась тому или иному святому, исполняя правило, наложенное духовником в качестве наказания за греховные помышления или поступки.

Наконец настал черед Габриэллы. Ее исповедь тоже была достаточно короткой, но священнику она показалась заслуживающей особого внимания. Габриэлла приблизила лицо к решетке исповедальни и прошептала:

– Я ненавижу свою мать, святой отец. Это и есть мой самый главный грех.

– Почему, дитя мое? – ласково спросил ее священник. Он был старым и добрым человеком, который очень любил детей. От матушки Григории он узнал, что в монастыре появилась новая девочка, и, услышав детский голосок Габриэллы, сразу понял, с кем имеет дело. – Почему ты ненавидишь свою маму? – повторил свой вопрос отец О’Брайан. Он был рукоположен в сан больше сорока лет назад, но не мог припомнить, чтобы за это время ему приходилось выслушивать подобное признание от десятилетнего ребенка.

Последовала долгая пауза.

– Потому что мама ненавидит меня.

Голосок Габриэллы был совсем тихим и срывался, но в нем звучала такая уверенность, что старый священник невольно вздрогнул.

– Мать не может ненавидеть свое дитя, – промолвил он наконец. – Бог никогда бы этого не допустил.

Но у Габриэллы на этот счет было другое мнение. Она знала, что Бог допустил, чтобы с ней случилось много стыдных и гадких вещей, которые он никогда не насылал на других. Почему – это было другое дело. Быть может, она была такой плохой, что истощила даже его долготерпение, а возможно, Бог тоже ненавидел ее, хотя здесь, в монастыре, верить в это было труднее.

– Я знаю, что мама ненавидит меня. Она сама мне сказала.

Священник еще раз повторил, что этого не может быть, и Габриэлла перешла к другим своим грехам. По окончании исповеди ей было велено десять раз прочитать «Славу Деве Марии», с любовью думая о маме. И Габриэлла не стала спорить. Она только еще больше утвердилась во мнении, что она – страшная грешница, раз даже священник не понял ее. И, главное, ничего с этим поделать Габриэлла не могла. Это было выше ее сил.

Подойдя к статуе Девы Марии, стоявшей тут же в церкви, она десять раз прочла молитву и тихо удалилась к себе в комнату. Там она застала Натали, которая сидела на кровати и читала неведомо как попавший к ней в руки яркий журнал. Журнал был, разумеется, про Элвиса. Джулия, также вернувшаяся с исповеди, сурово обличала сестру и грозилась пожаловаться сестре Тимоти.

Габриэлла не стала прислушиваться к их перепалке. Присев на краешек своей кровати, она снова стала думать о том, что сказал ей священник. Больше всего Габриэлла боялась, что из-за своей ненависти к матери она попадет в ад. Девочке и в голову не пришло, что она десять лет прожила в самом настоящем аду, и что только теперь ей удалось вырваться из него. Больше того, если бы кто-нибудь узнал, как она существовала прежде, место в раю было бы ей обеспечено.

Ночью Габриэлла снова спала в ногах своей кровати. На следующий день, когда она одевалась, чтобы идти на утреннюю молитву, Натали принялась беззлобно поддразнивать ее. Привычка Габриэллы спать, свернувшись клубочком под одеялом, казалась ей очень смешной.

– Я проснулась ночью, чтобы пойти пи-пи, – заявила она, – и очень-очень удивилась, когда увидела, что тебя нет в кровати. Я думала, ты – лунатик.

Она, конечно, не могла знать, откуда у Габриэллы такая привычка, а та, в свою очередь, не решалась рассказать, что так она пряталась от матери. Это ни разу не спасло Габриэллу, и все-таки в этом положении ей было не так страшно спать.

После утренней молитвы снова была школа, обед и работа в саду, и постепенно Габриэлла привыкла к этому распорядку. Он ничуть не был ей в тягость. Она с удовольствием училась, охотно работала, разучивала с послушницами церковные гимны и литании, изучала Священное Писание и устав монастыря и послушно опускалась на колени там, где ее заставал перезвон монастырских колоколов. К середине мая Габриэлла уже знала всех сестер по именам и весело болтала с ними о самых разных вещах, когда представлялась такая возможность.

И все же мать-настоятельница была ей ближе всех. С ней даже не надо ни о чем говорить, достаточно просто сидеть рядом, встречать ее взгляд, ощущать и разумом, и душой ее надежное и успокаивающее присутствие.