Как замечательно, думаю теперь, что я никогда не пытался заняться с ней сексом! Разве смогла бы она предложить мне больше, если бы предложила еще и свое тело? Если со мной в ту ночь действительно разговаривал Господь, то я абсолютно уверен, что это Мельпо его вдохновила, как бы странно это ни звучало.

Вскоре после знакомства с Мельпо я попал в когти Севасти. Один мой приятель указал мне на нее в библиотеке, где она работала. Он добавил с таким видом, как будто это все решало:

— Она гречанка.

Да, Севасти была гречанкой, хотя родилась в Америке. Ее мама, приблизительно моего возраста, к тому же родилась 26 декабря, в один день со мной. Может быть, от этого я боялся ее матери еще больше. Свое знакомство с Севасти я начал с ошибки — неправильно произнес ее имя, поставив ударение на второй слог, тогда как правильно на первый.

Я по-прежнему жил в маленьком коттедже («Зеленом домике») в Беверли-глен, по-прежнему был беден как церковная мышь и, само собой, по-прежнему без машины — всюду ходил пешком.

Севасти жила тогда где-то в Беверли-Хиллс — в семи или восьми милях от меня. Я прилежно ухаживал за ней и всегда — на своих двоих. Это было нелегко — иногда я попадал домой только в четыре утра, усталый, с больными ногами, отвергнутый, как обычно.

Мы с ней устраивали потрясающие любовные сцены во дворе ее дома или на заднем дворе «Зеленого домика». После этих страстных сцен мы оставались без сил — хуже, чем после секса, которым мы, впрочем, не занимались, ибо Севасти была одержима идеей целомудрия. Она недавно развелась с молодым греком, который вел себя скорее как племенной жеребец, а не человеческое существо. К тому же она только что перенесла экстирпацию матки и смертельно боялась, что у нее вырастет борода.

Я еще ни слова не сказал о ее внешности — с этим был полный порядок, восхитительная и соблазнительная до умопомрачения. На самом деле она была воплощение секса — иногда мне казалось, что она кончает от одних прикосновений.

Как раз в то время в «Зеленом домике» появился еще один гость (или нахлебник), его звали Дадли. Этот высокий, симпатичный и талантливый парень писал, рисовал и не одобрял моих отношений с Севасти. Его мужское достоинство задевало, что девка держит меня под каблуком, а я и в ус не дую — готов бежать к ней по первому зову. Однажды, когда она то ли написала, то ли позвонила мне, прося, чтобы я с ней связался — по-моему, я должен был сделать это ровно в два часа пополудни, — Дадли предложил мне сходить с ним в бар, прежде чем я позвоню ей. В баре он поинтересовался: неужели я собираюсь мириться с таким чудовищным положением дел вечно? И я, конечно, сказал:

— Нет!

— Тогда слушай меня, — начал он. — Видишь вон те большие часы на стене? Давай подождем до десяти минут третьего, а потом пойдем домой. Не звони ей! Не струсишь?

Хотя для меня это было настоящей пыткой, я последовал его совету и отправился домой, к собственному удивлению, не чувствуя ничего особенного, кроме, пожалуй, облегчения.

На следующий день я получил от нее письмо, в котором она, как и предсказывал Дадли, в самых печальных выражениях интересовалась, что помешало мне позвонить ей. Она подписалась: «с горячей любовью». Это, конечно, было большее soulagement[46], как сказали бы французы, но я по-прежнему находился у нее под каблуком. Я ел, пил и спал только с разрешения Севасти. Севасти то, Севасти это… Все в округе знали о моем слепом увлечении.

И вдруг из неизвестности вышел чудесный незнакомец, который пожелал помочь мне, если я сам того пожелаю.

— Как? — спросил я. И он ответил:

— Предлагаю вам побеседовать со Свами Прахбаванандой. Я знал это имя, поскольку его горячие последователи уже приглашали меня посетить коммуну, где он жил и проповедовал.

— Почему бы вам не позвонить и не спросить? Может быть, он согласится увидеться с вами? — убеждал меня незнакомец.

Почему бы, собственно, и нет, подумал я. И через несколько минут просто взял телефон и позвонил Свами. К моему огромному удивлению, он сам взял трубку.

— Чем могу вам помочь? — тут же спросил он.

Я ответил, что нахожусь в отчаянном положении и что мне нужно побеседовать с таким человеком, как он. К еще большему моему изумлению, он ответил:

— Приезжайте сегодня же, я буду рад повидать вас и побеседовать с вами.

Я извинился за то, что не могу приехать тем же вечером, и спросил: не могу ли я прибыть к десяти утра? Он ответил быстро и с искренней сердечностью:

— Разумеется. Приходите в любое время, когда вам удобно.

Я ложился спать той ночью очень возбужденный. Назначенная встреча была как раз тем, в чем я так нуждался. Я хотел, чтобы кто-нибудь выслушал меня серьезно.

Ровно в десять следующим утром я постучался в дверь. Свами открыл с теплой улыбкой и пожал мне руку, но я сразу же поставил его в известность, что пришел только из вежливости, добавив, что за ночь кое-что изменилось и проблема моя исчезла.

— Прошу прощения, — сказал я, — но в вашей помощи я больше не нуждаюсь.

На это он быстро ответил:

— А откуда вы знаете, что я в вас не нуждаюсь?

С этими словами он взял меня за руку и втянул в свои апартаменты.

Я не стал рассказывать мудрецу подробности наших взаимоотношений с Севасти. Я просто сказал, что моя проблема сама собой разрешилась во сне. Правда, я забыл ему сказать, что именно его слова и его манера говорить по телефону, возможно, и стали толчком к моему освобождению.

Поскольку мы могли не тратить время на Севасти и мою глупость, мы сразу же приступили к разговору о гораздо более важных вещах. Я помню, как рассказывал ему о своей любви к Свами Вивекананде и Рамакришне. Мы очень хорошо поговорили в течение часа — так, словно были знакомы целую жизнь.

Я покинул мудреца с ощущением, что приобрел настоящего друга. Особенно я оценил, что он всячески избегал приглашать меня на свои чтения, не желая банально агитировать. Вместо этого он просто принял меня таким, каким я был, — обычным человеком.

Излечившись, я вскоре уехал в Биг-Сур, где и провел следующие семнадцать лет.

Я снова женился, у меня появилось двое очаровательных детей. Проведя в Биг-Суре первый год, я получил от Севасти письмо, где она просила разрешения приехать повидать меня. Разумеется, я разрешил.

Она приехала — такая же красивая, как прежде, но не излучающая больше той сумасшедшей силы соблазнения. Мы отправились с ней на длинную прогулку в лес, во время которой вели дружеский разговор о довольно серьезных материях. Уже собираясь уезжать, она повернулась ко мне с выражением лица, которое я никогда не забуду, и сказала:

— Ты не только великий писатель, ты еще большой человек.

Но героем этого рассказа был, конечно, Свами Прахбавананда. Да святится имя его!

Мне было двенадцать или четырнадцать лет, когда тетя Анна — так называла ее моя мама — впервые появилась на горизонте.

На самом деле она не приходилась теткой ни мне, ни моей маме. Быть может, они с матерью были чем-то вроде двоюродных кузин. Знаю только, что каким-то загадочным образом тетка была связана с некой женщиной, которую моя мать называла не иначе как чудовище, а брат ее был тем слабоумным, которому лошадь откусила руку.

Тетя Анна вышла замуж за местного политика, грубого субъекта, которого моя мать не выносила. Замечу, что позже я нашел в нем довольно приятного человека — так всегда бывает с политиками. Хотя все же как он умудрился жениться на таком ангельском создании, как тетя Анна, — выше моего понимания.

В тете Анне было что-то очень специфическое. (Кстати, моя мама всегда называла ее Энни: имя Анна казалось ей слишком аристократическим, так звали героиню из известного романа Толстого.) Анна редко приходила к нам в гости, но, когда это случалось, мама всегда поджидала ее у окна и, поворачиваясь ко мне, говорила с самым почтительным видом: