Джо был одним из трех лучших моих американских друзей. Нет ничего такого, чего бы он не сделал для меня, попади я в беду. Всегда жизнерадостный, хоть и несколько взбалмошный, он умел яростно любить и ненавидеть. Для него не существовало полумер.

Многие считали себя его друзьями, но Джо был из тех, кто признает только двух-трех, а всех остальных держит за простых знакомых и собутыльников.

Если он с чем-то не соглашался, то наотрез, все переживал очень сильно, откровенно не любил лицемеров — ненавидел, когда говорят одно, а делают другое.

Женщинам он просто не доверял, а их тянуло к нему как магнитом. Джо считал, что огромная заслуга в этом принадлежит пластическому хирургу и его творению — красивому носу. Но я почему-то уверен, что и со старой своей картошкой он пользовался бы тем же успехом, потому что излучат тепло, энтузиазм и надежность. Он старался не обижать людей, а его мнение о себе как о целителе имело под собой основания. Все, с кем он вступал контакт, чувствовали, какие необычные вибрации исходят от этого человека. Даже его работодатели в кино признавали за ним это качество.

Он легко и сердечно смеялся и никогда не выказывал своего дурного настроения, а может быть, у него никогда его и не было.

Я часто говорил своему приятелю, что у него знахарский дар и ему следовало бы стать раввином, а не каскадером. Его способ лечения был необычным: он исцелял книгами. Он всегда носил с собой здоровенный блокнот с цитатами из прочитанных книг и, когда представлялась возможность, зачитывал оттуда что-нибудь нуждающемуся в исцелении. Если бы ему сказали, что этим же методом пользовались христианские миссионеры, он бы долго хохотал.

В общем, Джо был оригиналом — такого человека невозможно забыть, равно как и его пса Байрона. Люди спрашивали, как поживает Байрон, словно речь шла об общем знакомом, да и Джо относился к Байрону совершенно как к человеку.

Такое ухе мне выпало счастье — всегда иметь поблизости двух или трех друзей, на которых можно положиться. Даже если у тебя есть один хороший друг — это уже немало, тогда и нехватка денег — не такая уж беда. И когда я говорю «друзья», я имею в виду самых обычных людей, а не знаменитостей; людей, поражающих своей готовностью дарить, служить, помогать, явившись по первому зову. Почти всегда мои друзья обладали прекрасным чувством юмора. Они никогда не выступали в роли проповедников и советчиков, в них всегда была какая-то эксцентричность, ненормальность и напрочь отсутствовал эгоизм. Думаю, это можно назвать шутовством. В случае с Джо Греем неэгоистичность его проявлялась во всем, что касалось женщин, — и вовсе не оттого, что он их презирал, а оттого, что глядел на них как на дары свыше. Внешне могло казаться, что он обращается с ними как с животными, но мы-то знали, что это не так. Вовсе не «божественная дыра» делала его их слугой — он видел в них ангельскую сторону их существа. Он всегда старался защитить их от тех, кто может причинить вред и унизить. На свой особый манер он был рыцарем Круглого Стола. Инкогнито. Все друзья Джо действительно его любили — равнодушия в отношениях он не выносил. Побыв некоторое время профессиональным боксером, он иногда сносил самые невероятные оскорбления. В самом пылу ссоры, в баре, например, он мог схватить меня за руку со словами:

— Давай убираться отсюда! На улице я обычно спрашивал:

— В чем дело, Джо? Почему ты не врезал ему по морде? И он всегда отвечал:

— Потому что нельзя. И вообще нечего мараться о такого придурка. У него просто слишком длинный язык.

Позже, посмотрев один фильм, где Спенсер Трейси играет однорукого мастера джиу-джитсу, я оценил слова Джо, а также по-новому взглянул на себя, полностью полагавшегося на его привычку решать дело разговором, а не кулаками.

Один из самых ярких дней я провел с Джо в Биг-Суре. Боб Снайдер тогда снимал документальный фильм о моей жизни, и ему требовались виды Биг-Сура. Мы взяли с собой Мичио Ватанабэ, который жил тогда у меня в Пасифик-Пэлисадс. Я не был к тому времени в Биг-Суре уже около десяти лет. Маленький домик на Партингтон-ридж выглядел привлекательнее, чем когда-либо. Разумеется, мои спутники тут же влюбились в это местечко. А кто бы устоял? Ничего более похожего на Грецию нельзя себе даже вообразить. Мы провели там ночь, а по пути домой распевали старые песни. Даже Мичио, родившийся и выросший в Японии, уловил атмосферу. Прекрасный способ завершить прекрасную поездку. Этот последний визит сделал Биг-Сур еще более дорогам для меня. (Я говорю «последний», поскольку подозреваю, что дни моих путешествий уже в прошлом, равно как и дни моих трудов.)

Итак, Джо был дублером Дина Мартина, на некоторых фотографиях их просто не отличишь. Джо очень нравилось работать с Дином. Несколько раз он уезжал с ним за границу, в Мексику, — тогда Дин собирался снимать там фильм. Места это были опасные, но Джо нравились мексиканцы, а деньжата ему никогда не мешали. Поэтому вопреки предчувствиям он отправился в Мексику вместе с Дином, но через несколько дней вернулся в Лос-Анджелес. К моему изумлению, он пожаловался на плохое самочувствие и даже собрался к врачу. Я говорю о своем удивлении, поскольку Джо был здоров как бык, любил здоровую пишу, почитал доктора Билера и старался получать ежедневно необходимую дозу солнца и кислорода.

Думаю, что Дин уговорил его отправиться к собственному врачу-или личному доктору Элизабет Тейлор. Я пришел к Джо в тот же день, как он лег в больницу. Мне он показался совершенно здоровым. Когда я спросил, что у него болит, Джо затруднился с ответом — пробормотал что-то про нездоровую мексиканскую пищу.

А на следующий день мой друг умер — будучи замечательным примером прекрасного здоровья и joie de vivre[24], не дожил до пятидесяти лет.

Кажется, его последние слова были о Байроне. Позже я узнал, что пса взяла к себе одна из дочерей Дина Мартина. Да хранит ее Господь! И по сей день меня частенько спрашивают: «Что же сталось со стариной Байроном?»

Хотите — верьте, хотите — не верьте, но это мой велосипед. Я купил его в Мэдисон-сквер-гарден по окончании шестидневной гонки. Он был сделан в Хемнице (Чехия) и принадлежал одному немецкому гонщику, судя по всему. От других гоночных велосипедов его отличало высокое расположение рамы.

У меня было еще два велосипеда американского производства, их я одалживал своим друзьям, когда им требовалось. Но на этом, купленном после гонки, никто, кроме меня, не ездил. Он был для меня чем-то вроде домашнего животного — кошки или собаки. А почему бы и нет? Разве он не был со мной во всех моих бедах и неудачах?

Да, тогда меня постигли все мучения первой любви. Как правило, ничего более ужасного в жизни не бывает. Мои друзья покинули меня (или я — их) один за другим. Я был заброшен и одинок. Не уверен, что родители знали о моем плачевном состоянии, но по крайней мере они догадывались: что-то меня угнетает. Этим чем-то была красивая девушка по имени Кора Сьюард, с которой я познакомился в старших классах.

Как я уже писал ранее, наша невинность простиралась до того, что мы и поцеловались-то всего раза два-три — на вечеринках и больше нигде. Хотя у нас у обоих дома были телефоны, мы никогда не созванивались. Почему? И сам не знаю. (Может быть, каждому из нас это казалось чрезмерной наглостью.) Мы писали друг другу, но нечасто: помню, каждый день, возвращаясь домой, я первым делом бросался к каминной полке, куда складывали письма, и почти всегда меня приветствовало пустое место.

Было время, когда я проводил большую часть времени в поисках работы; позже я отправлялся в кино или в театр (если мог себе позволить); но потом вдруг я забросил и это и вообще ничего не делал — только катался на велосипеде. Иногда не слезал с него с утра до вечера и без устали крутил педали. Иногда я наталкивался на участников шестидневных гонок в Проспект-парке, случалось, они разрешали мне задавать им темп по гладкой дорожке, которая вела из парка на Кони-Айленд.