Иногда, слушая, я думал: а что бы я мог сделать с этим рассказом, подмечая про себя его недостатки. Случалось, я вовсе терял нить повествования, думая о том, как правильно выразить ту или иную мысль с точки зрения грамматики. Рассказ мог напомнить мне о чем-то, что я уже давно собирался написать, и я лихорадочно отмечал это у себя в голове, чтобы воспроизвести потом на бумаге собственные задумки.
С Джо можно было играть — прервать его на любом месте и усомниться в правдивости рассказа. Я любил говорить, что мне напоминает его история, — иногда даже такой необразованный человек, как Джо, мог самостоятельно напасть на тему, уже использованную, допустим, Мопассаном, Флобером, Гоголем или, снизим пафос, Джеком Лондоном или О’Генри. В любом случае рассказывание историй отвлекало его от похотливых мыслей, а грязных анекдотов Джо вообще не любил. Однажды он признался мне, что хотел бы говорить так же, как писал Джозеф Конрад. Странно, что, будучи ирландцем, он никогда не читал Шоу или О’Кейси, зато любил Оскара Уайльда и автора «Тристана и Изольды», обожал Льюиса Кэрролла, но не выносил Шекспира. (Ему больше нравился Марло.)
В целом он был странным созданием, свалкой противоречий, очень похожим на меня. Может быть, поэтому мы так здорово ладили. Не помню, чтобы мы ссорились. Его не обижало даже то, что я никогда не знакомил его с другими приятелями. (Я с самого начала сказал ему, что мои друзья не в восторге от него.) И его это вроде бы не задело. Он просто пожат плечами и обозвал их придурками. Иногда он говорил:
— Не понимаю, что ты нашел в таком-то.
— И не пытайся, — коротко отвечал я.
Или, если нам случалось наткнуться на кого-нибудь на улице или в кофейне, он говорил:
— Надеюсь, ты опишешь его в следующей книге. Настоящая находка!
И в этом он никогда не ошибался. Писатели редко находят материал у своих собратьев по перу, преподавателей и прочих интеллектуалов; материал приходит из низов, из потенциально нечистого и преступного мира.
Ближе к концу, который наступил несколько лет назад, письма Джо всегда заканчивались сообщением, как здорово он себя чувствует. (Он умер на восьмом десятке.) Да, его кишки прекрасно работали, у него не было проблем с мочеиспусканием, он трахался как жеребец, пил всякое дерьмо, сколько влезет, поэтому, узнав о его смерти, я был скорее удивлен, чем расстроен. Я думал, он дотянет по меньшей мере до ста. Но, как и миллионы других проходимцев с этой чертовой земли «свободных и храбрых», он умер от сердечного удара в одном из баров на Третьей авеню.
Учитывая, сколько усилий Джо прикладывал, чтобы выжить и найти свое место под солнцем, он вполне мог бы помереть лет на двадцать пораньше.
Не знаю, что нужно, чтобы преуспеть в этой паршивой стране. Нужно обладать хитростью ласки, агрессивностью борова, безжалостностью убийцы и бессердечностью крупного магната — плюс тонной удачи! Джо — тот еще, в общем, подонок — был просто рыцарем по сравнению с теми, кто заправляет нашей жизнью сейчас. И хотя ему не было дела до Папы Римского, он мог бы, при других обстоятельствах, стать хорошим ирландским священником. Правда, не знаю, где бы он обзавелся необходимым тупоумием и фанатизмом.
Макс Уинтроп
Для меня до сих пор остается загадкой, откуда между нами взялась такая крепкая связь. Мы были настолько похожи, что нас даже принимали за братьев. Можно сказать, мы оба по жизни строили из себя плохих актеров, но на общем фоне окружающих нас людей тянули даже на титул «яркие личности». Мы с Максом познакомились в средней школе, куда я отправился от избытка ностальгических чувств по родному району, а Макс просто потому, что жил в Грин-пойнте.
Мы оба играли на пианино, и это нас объединяло. Макс играл лучше, зато я серьезнее относился к занятиям. В знаменитом «Обществе Ксеркс», которое мы организовали, все умели играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.
В школе мы с Максом и еще с дюжиной неевреев образовывали что-то вроде анклава на территории, сплошь заселенной евреями. Учителя, поголовно евреи, причем все со странностями, оказывали нам заметное предпочтение. Между евреями и гоями обходилось без открытых конфликтов, но и те, и другие тщательно старались не смешиваться. Ничто так не било по нашему самолюбию, как успехи мальчиков-евреев в спорте. Они божественно играли в гандбол, словно эту игру придумали специально для них. Мы никогда не ходили к ним в гости. Несмотря на благосклонное отношение учителей к нашему нееврейскому меньшинству, среди остальных находилось множество стеснительных и замкнутых ребят, которые успевали по всем предметам, а мы в отместку старались всячески их унижать и третировать. Евреи вообще учились как черти, тогда как мы не воспринимали занятия всерьез.
В третьем классе средней школы я по уши влюбился в Кору Сьюард, которая, увы, жила ближе к дому Макса, чем к моему. Макс видел ее часто и относился к ней довольно небрежно. Для меня это автоматически означало, что он в нее не влюблен. Макс вообще никого не любил по-настоящему. У него на уме был только секс, и этот, скажем так, «недостаток» определял его жизнь. Все мои друзья и в школе, и вне ее знали, что я схожу с ума по Коре, и очень меня жалели. Что за ирония! Как будто высший дар — это не любить! Вообще-то все мои друзья сами были «влюблены», если это можно так назвать: у всех имелись подружки, с которыми они гуляли и ходили на вечеринки, но при этом большинство моих приятелей еще оставались девственниками. Тем не менее они видели своих девчонок регулярно, я же встречался с Корой редко — только на вечеринках. Потанцевать с ней было великим наслаждением, я весь дрожал, обнимая ее. На этих вечеринках мы невинно играли в «Поцелуй с подушкой» и «Почту» и умудрялись славно проводить время, не напиваясь. Бутылка пунша — и вот мы уже думать забыли о спиртном.
Скоро я привык ужинать второпях, практически на ходу, выбегая из дому. Мой вечерний маршрут был неизменен — долгий, долгий путь к дому Коры на Девоуи-стрит и обратно. Я никогда не останавливался, чтобы позвонить в ее дверь и поболтать с ней, а просто брел мимо, жадно глядя на окно в надежде увидеть ее силуэт, чего, впрочем, так ни разу и не случилось за три или четыре года моих неустанных скитаний в округе. Все это естественным образом сошло на нет, когда я познакомился с вдовой и начал трахаться с ней. Не то чтобы я разлюбил Кору. О нет! Я думал о ней, даже раздвигая вдовушке ноги, мои мысли всегда были заняты ею. Видимо, именно это и называют первой любовью — страшная глупость, по мнению многих. Как удручающе равнодушны люди к настоящей любви и как они завидуют ей! Я всегда говорил и говорю сейчас — не исключено, что именно о Коре я подумаю в последний момент перед смертью. Я могу умереть с ее именем на устах. (С другой стороны, если она все еще жива и я однажды наткнусь на нее на улице, — вот будет незадача!)
У Макса появилась новая обязанность — держать меня в курсе того, что делает Кора. Кажется, его жена даже стала ее подругой, хотя мне сложно вообразить, что между ними могло быть общего. Разумеется, Макс расценивал мою любовь как заболевание. Он считал меня неизлечимым романтиком. Я уже говорил, что его интересовала только койка, так что неудивительно, что в конце концов он стал гинекологом. Хотя, если уж быть до конца откровенным, мой приятель вскоре решил, что это незавидная работенка. Он то и дело доверительно сообщал мне:
— Нет ничего более мерзкого, чем копаться у них там целыми днями.
И все же никакие эмоции не мешали ему иметь все, что движется, хотя он и подумывал для удобства переквалифицироваться все же в психолога или психиатра. Макс заявлял, что все женские недомогания лечатся легко — пациентке требуется изрядная порция качественного секса. С течением времени он завел себе несколько довольно известных девиц из театрального мира и снабжал меня подробностями их личной жизни и строения их влагалища. Отыметь их не составляло проблем, и они вроде даже были благодарны ему за его старания. Однако, несмотря на всю свою ловкость и смекалку, Макс то и дело попадал в неприятности, из которых, впрочем, с блеском выпутывался. По-моему, любопытное наблюдение: то, что тогда считалось аморальным, сейчас действительно отстаивается некоторыми аналитиками как лучшая терапия. И даже если терапию отбросить в сторону, понятно, что женщина, которую регулярно и со знанием дела трахают, — счастливое создание. Если женщина по пути на работу мурлычет или даже напевает что-то себе под нос, велика вероятность, что она хорошо покувыркалась ночью.
