— Вот, гада, какая умная! Ну, погоди, погоди, я тебя все-таки перехитрю.

Он сел на лошадь и отправился на место, где имелись соленые гольцы. На солонцы эти любили выходить изюбры, олени, козы. Без приманки тигра не убить, надо было добыть приманку.

Часа через полтора к соленому гольцу прискакало с полдесятка коз — шустрых, изящных, тонконогих. Козы замерли, слушая пространство.

Старик взял на мушку вожака, но стрелять не стал — жалко сделалось, без вожака стадо может пропасть, — перевел ствол па молодого грудастого козелка, в картинной позе застывшего на выступе, и нажал на курок.

Винтовка больно лягнула деда в плечо, выстрел был сухой и негромкий, без эха, он увяз в воздухе, козелок взвился вверх, запрокинул голову назад так резко, что рогами воткнулся себе в спину, и рухнул в сугроб, сгребенный ветром у подножия выступа. Старик поспешно передернул затвор и, прежде чем стадо исчезло, успел выстрелить еще раз — срезал старую, с седой мордой матку.

Все, больше ему не надо. Матку он разделает и предложит в качестве прощального обеда полосатому бандиту-тигру — мясо у матки все равно жесткое, а молодого мускулистого козелка положит на стол мужикам.

До своей заимки он добрался глубокой ночью. Казаки уже спали. Утром дед спросил у Вырлана:

— Скажи-ка, пожалуйста, ваше благородие, кто у тебя будет самый лучший стрелок?

Прапорщик оглядел казаков.

— Судя по количеству орденов — Белов.

Старик сказал Белову:

— После обеда собирайся... На тигру засаду делать будем.

— Приваду в сенцах я уже видел, — сказал Белов.

— А ты, — сказал старик Клане, — свари из свежанины казакам хороший шулюм. Козелок вчера подвернулся — самый раз для шулюма.

Кланя бросила на прапорщика стремительный взгляд и, кокетливо приподняв одно плечо, потерлась о него щекой. Дед едва не крякнул — так изящно у Кланьки это получилось.

— С травами, с корешками, Клань, — добавил старик, — как ты умеешь. Чтобы шулюм получился нашенский, фамильный. А?

После обеда он перебросил тушу матки на санки, впрягся в них и поволок вместе с Беловым в недалекое, дышащее холодом ущелье.

Атаман вызвал к себе Таскина.

— Переворот во Владивостоке совершим в мае, — сказал он, — точную дату определим позже. Единственное что — в это дело надо включить части, которые находятся на станции Гродеково.

— Мудрое это решение — подтянуть части генерала Савельева к Владивостоку. Главное, чтобы братья Меркуловы не дрогнули.

— Ты все еще продолжаешь сомневаться в Меркуловых?

— Разговор об этом у нас уже был. — Голос Таскина приобрел жесткий оттенок.

— Не веришь, значит... — укоризненно проговорил Семенов, нервно дернул плечом — ему не нравилось, когда кто-то с ним не соглашался.

— Офицера к Савельеву я отправлю сегодня же, — переводя разговор в другое русло, сказал Таскин.

— Желательно, чтобы это был кто-то из штаба, — атаман снова дернул плечом — неприятное ощущение не проходило, — из старших офицеров. Я сейчас дам такое распоряжение. А генералу Савельеву напишу личную записку.

— Неплохо бы его вообще вызвать сюда.

— Нельзя. Части не должны оставаться без командира.

Это было правильно: казаки в Гродеково должны были знать, кто ими командует — это раз, и два — по весне, как только станет тепло, предстоит подтянуть части генерала Савельева к Владивостоку.

Ободранную матку-козу положили на видное место, на самое видное: откуда ни глянь — видно красное мясное пятно. Веревкой прикрутили к старому пню.

— Вдруг тигр не найдет это мясо? — усомнился в успехе предприятия Белов. — Ветер подует в другую сторону и зверь мясо не учует?

— Найдет, еще как найдет, — уверенно ответил дед.

Они посидели немного под старым дубовым стволом, отдохнули, затем старик поднялся.

— На этом пока все. Поехали!

— Как поехали? А стрелять когда будем?

— Стрелять будем позже.

Через сутки на это место вернулись снова. Козьей туши не было.

Белов с досадою хлопнул себя по колену:

— Я же говорил, сидеть нужно было, ждать... Надо же — подлая котяра схавала все!

— Не схавала. Уволокла.

От веревки остался лишь развившийся лохмоток. Так сработать могла только кошка. Тигр.

— Порядок, — удовлетворенно произнес старик.

— Какой же это порядок, какой порядок? — разгоряченно проговорил Белов, глянул расстроенно на старика, но тот на суровый косой взгляд даже не обратил внимания, присел на корточки, крякнул, осматривая широкий след, оставленный козьей тушей — тигр пробороздил белое, задубевшее от мороза одеяло как плугом, — качнул головой восхищенно: ну и сила же у этой сволочи!

Белов присел рядом, тоже вгляделся в широкую борозду.

— Ну и где же мы будем искать наше мясо?

— Километрах в двух отсюда.

Казак не удержался, присвистнул.

— Так далеко? Утащила котяра мясо и не сожрала?

— Всякому мясу тигра дает возможность малость вылежаться, подвянуть и только потом ест.

Кошка действительно оттащила козью тушу на два километра, пристроила на хранение под плотным, со сбитой шапкой кустом, лапой подгребла немного снега и ушла в тайгу.

— Кого-нибудь из наших выслеживать отбыла, — мрачно произнес дед, — рассчитывает со всеми разделаться, как с Емельяном.

— А чего она, падла этакая, не осталась стеречь свою добычу? Придут волки, все сожрут.

— Не сожрут. Любой волк, любой медведь, любая росомаха обойдут тигровую схоронку стороной, побоятся тронуть...

Люди посмотрели на схоронку издали и, устроившись в снегу, стали ждать.

Было холодно. Приносившийся с гольцов ветер поднимал снеговую крупку. Она припорошила, сделала невнятными и их след, и широкую тигровую борозду.

Тигра не было.

Тоска это смертная — караулить кого-нибудь в схоронке, находясь в одеревеневшем состоянии — через полчаса уже перестаешь чувствовать и руки, и ноги, и самого себя, все немеет, делается чужим, сердце останавливается. И пошевелиться нельзя — всякое легкое движение может быть мигом засечено.

Не видно старика, не видно семеновского казака Белова, даже козьей туши — и той стало не видно — тоже засыпало снегом, Но тигр хорошо знает, где спрятал свое мясо — зверь обязательно вернется на это место.

Тигр появился в ночи — неслышно вытаял из густотья деревьев, пробил мощным торсом с полдесятка глубоких снеговых наплывов и, сделав несколько длинных плывущих прыжков, очутился в крохотной лощинке, около куста, где он оставил козью тушу.

Старик первым заметил шевеление в темном ночном пространстве — будто возникло там привидение, взнялось над землей и исчезло. В следующее мгновение старик увидел тигра — душа сжалась в комок, показалось, что тигр смотрит на него.

Здоровая, весом не менее двенадцати пудов кошка стояла рядом с присыпанной белой крупкой козьей тушей и, как и старик, слушала пространство: не раздастся ли какой-нибудь подозрительный звук? Хоть и сильна была кошка, хоть и принадлежала к породе зверей, которые повелевают миром, а что-то простодырное, земное, даже мужицкое проглядывало, как показалось старику, в ее повадках. Он смахнул с ресницы примерзшую слезку и приложился к прикладу трехлинейки.

Задержал в себе дыхание. Одна лишь мысль, поспешно возникшая» сверлила сейчас его мозг: «Только бы тигра не почуяла чего, только бы она не ушла...»

Все в старике напряглось, глаза сделались молодыми, зоркими — каждый предмет обрел свои четкие, будто бы хорошо прорисованные очертания... Кошка неожиданно насторожилась, хотя людей, похоже, не обнаружила, учуяла лишь их дух, — но кто знает, может, они неподалеку проходили и их запах остался в морозном воздухе, завис и теперь висит в пространстве, никак не хочет истаять; морда ее сделалась хищной, узкой, незнакомой, шерсть на спине вздыбилась, и кошка раздраженно хлестнула себя хвостом по одному боку, потом по другому. Раз крутит хвостом — значит, нервничает. Деда внезапно пробило холодом, он сжался, превращаясь в человека совершенно крохотного, по макушку вмерзшего в снег, сросшегося со своей винтовкой, также ставшей крохотной, игрушечной, к горлу подступал кашель, и старик торопливо подвел мушку винтовки под морду зверя, потом чуть опустил ствол — словно уперся им в белый шерстистый лох-лоток, на манер манишки украсивший грудь тигра, — и в следующее мгновение нажал на спусковой крючок.