— А уговорить ее нельзя? — подскочил к старику Емельян. — Вы мастер по эти делам, Тимофей Гаврилович.

— Цыц, вертопрах! — прикрикнул на него старик строго, во в следующий миг смягчился: — Пробовал и уговорить, да только хрен что из этого получилось.

— Тогда чего же делать?

— Ждать и опасаться, — коротко ответил старик.

Сообщение о добытом золоте обрадовало атамана Семенова. Он восхищенно потер руки и сказал Таскину:

— А дедок-то большим молодцом оказался. За такого не грех и выпить. Как считаешь?

— Я всегда готов. — Таскин одобрительно потер руки. — У нас есть виски из Японии. Целый ящик.

— Рисовое пойло, — пренебрежительно отозвался Семенов, хотя о Японии и всем японском всегда говорил только в уважительном тоне. — Лучше русской водки нет ничего. Будь я на месте заводчика Смирнова, я бы русской водкой залил весь мир.

— Смирнов, наверное, давным-давно расстрелян большевиками.

— Царствие ему небесное в таком разе. Хороший, наверное, был человек, раз выпускал вкусную водку.

— Ну что, Григорий Михайлович, ударим по виски?

— Если нет приличного пойла — неси виски. Но лучше уж бы была холодная водочка с соленым огурцом.

— Найдем и это, — сказал Таскан и исчез.

Семенов вновь прочитал телеграфную ленточку зашифрованного сообщения, где золото называлось «рыжьем», пуды — «возами», а Тимофей Гаврилович — «дедом», кем он, собственно, и был. «Дед приготовил два воза рыжья, скоро привезем». Вот, собственно, и все сообщение, непосвященный в нем ничего не поймет.

— Молодец дедок! — восхищенно повторил атаман. — Нам это золотишко здорово пригодится. Первый орден, который будет учрежден в Дальневосточной республике, повешу тебе, дед, на меховую доху!

Вернулся Таскин в сопровождении Афони. Денщик держал в руках серебряный поднос с бутылкой водки, двумя хрустальными рюмками, на тарелке аппетитной горкой высилась толсто порезанная американская ветчина, а блюдце, стоявшее рядом, было доверху наполнено крохотными соленым пикулями.

Пока Афоня ставил поднос на стол — делал он это умело, научился же где-то: выдернул из кармана шаровар чистый рушничок, расшитый красными петухами, ловко расстелил его на лаковой крышке стола, сбоку положил бледный, с сильным запахом цветок, — Таскин назидательно потыкал пальцем в двухпудовую гирю, которой любил баловаться атаман, покачал головой, будто классный наставник, поймавший гимназиста на чем-то неприглядном:

— А выпивка с гимнастикой разве сочетается, Григорий Михайлович? Сердца не надорвете ль?

— У меня сочетается, — добродушно проговорил атаман. — А раз я сказал, что сочетается, то эти евреи-доктора мне никогда ничего не возразят.

— Да-a, вам возрази, — Таскин иногда бывал излишне настырен, чем вызывал раздражение у атамана, — живо окажешься меньше в росте на высоту головы. И все-таки смотрите.

— Сергей Афанасьевич, не порть мне настроения, — предупредил Семенов.

Таскин прижал к губам ладонь: молчу, мол.

Ручка двухпудовки, лежавшей на полу, была обварена мягкой гуттаперчей — чтобы при броске вверх не сорвать себе кожу на ладони.

И сколько раз подбрасываете эту... дуру? — уважительным тоном спросил Таскин, использовав во фразе неуважительное слово.

— Сколько надо, столько и подбрасываю. — Брови у Семенова расползлись, будто две гусеницы, и Таскин понял: атаман врет.

— Пятьдесят раз подбрасываете?

— Больше, — произнес атаман с усмешкою, потом провел пальцами по рту, будто соскребая с него усмешку, спросил с неожиданной озабоченностью: — От штабс-капитана Писарева из Владивостока ничего не было?

— Нет.

— Надо послать к нему курьера. Мы должны владеть обстановкой в городе, знать, что там происходит, каждый день. Если можно знать каждый час — то каждый час.

— Это нереально, Григорий Михайлович.

— Значит, нереальное надо сделать реальным. Понял, Сергей? — Брови атамана стремительно сдвинулись, один ус раздраженно задергался.

Таскин отметил с сожалением, что кокетливые колечки на усах Семенова развились, усы теперь уныло смотрели вниз: перестал следить за собою атаман. То ли устал Григорий Михайлович, то ли годы начали брать свое. Хотя о каких годах можно говорить, ведь атаману еще жить да жить — ему и сорока нет.

— Хорошо. Я попробую, — глухо проговорил Таскин.

— И денег на это не жалей. — Атаман повысил голос: — Не жалей! Когда мы в последний раз получали сообщение от Писарева? — спросил Семенов, хотя хорошо знал, когда пришла последняя депеша от бывшего штабс-капитана, ныне успешно занимающегося бизнесом, но ему хотелось, чтобы такие вещи знал и Таскин.

— Шесть дней назад, — без запинки ответил Таскин.

Атаман одобрительно наклонил голову, приказал:

— Готовь сегодня же курьера!

— Курьера так курьера, за этим дело не станет. — Таскин задумчиво поскреб пальцами подбородок. — Григорий Михайлович, скажите, вы доверяете братьям Меркуловым?

Семенов насторожился, брови его сомкнулись:

— А что?

— Ничего особенного, — Таскин вяло поболтал в воздухе ладонью — будто воду разгреб, — просто чутье подсказывает: братики могут вас обмануть. Или как говаривала Сонька Золотая Ручка — кинуть.

— Не кинут. Побоятся.

— Вы не ответили на мой вопрос, Григорий Михайлович.

— Ну и зануда же ты. — Под глазом у атамана задергалась и тут же утихомирилась нервная жилка, он улыбнулся с неожиданной печалью: — Верю.

— Может, не надо верить?

— А на кого же еще мне опереться во Владивостоке? Кому верить? Скидельскому? Ванхнтену? Кунсту? Герману? Графу Кайзерлингу? Жебровскому? — Семенов называл одного за другим известных дальневосточных промышленников, богатеев, политиков, банкиров и рубил рукою воздух, как бы срезал что-то под корешок. — Если бы фамилии у них были Иванов, Петров, Михайлов — может, и верил бы, может, и опирался бы на них, а так — уволь!

— Значит, Меркуловы?

— Значит, Меркуловы, — твердо произнес атаман.

— Значит, ориентируемся на них?

— Значит, ориентируемся на них. Скажи, Сергей, почему ты затеял этот разговор? У тебя что, есть сомнения?

— Чутье у меня, Григорий Михайлович, проверенное. — Таскин смешно подергал кончиком носа, потрогал его пальцем. — Никогда еще не подводило. Всякий дым я чувствую за десять километров. И заранее. — Таскин поднял указательный палец. — Ни разу не обманулся.

— Фактов нет — молчи, — сказал Семенов, — в чутье я не верю. Будут факты — приходи. А сейчас — разливай. Как младший по званию. — Семенов растянул губы в улыбке. — Давай выпьем за старого пердуна и его золотые яички. В конце концов, он на нас с тобою работает. На нас! Его удача — наша удача!

— Святая правда. — Таскин ребром ножа обколол сургуч на водочном горлышке, затем кончиком острия, как шилом, поддел пробку, та не поддалась, и Таскин с досадливым шипеньем втянул в себя воздух.

— Не шипи, не шипи, — засмеялся Семенов, — чем прочнее пробка в бутылке — тем крепче водка.

— Не крепче, а вкуснее, Григорий Михайлович.

— Что в лоб, что по лбу. Главное, чтобы не разбавленная. А то у нас на Ононе трактирщик любил разбавлять водку, пока не приехали строители с колесухи[73] и не избили его лопатами. А курьера сегодня же отправь во Владивосток. И передай Писареву — пусть поосновательнее пощупает братьев Меркуловых. Но только чтобы не засветился дурак, а то испортит нам всю обедню. — Атаман помолчал немного. — Возможно, в твоих сомнениях есть доля правды. Чужая душа — потемки, правду люди говорят.

Три дня тигра не было — он словно сквозь землю провалился, — старик, не находя новых следов, облегченно крестился.

— Неужто послушалась умного совета тигра, а? А ведь ушла мама, точно ушла...

Выпал снег. Уже ни на сопках, ни на низинах не оставалось обнаженных мест — все накрыло пушистое одеяло; дед по свежему снегу, как по первотропу, сделал на лыжах круг, обследовал места, где мог затаиться тигр, не нашел ни единого следочка, — и, вернувшись в дом, объявил казакам: