На этот раз помощник согласно кивнул.

Машинист вновь сделал едва приметное движение крупной, вытертой до желтого сверка рукоятью реверса, осаживая идущие в жесткой сцепке с паровозом вагоны; на этот раз он не промахнулся, сделал все как надо и удовлетворенно сказал помощнику;

— Учись, как реверсину по одной зарубочке спускать на нет. Умру ведь — и никто не научит. Большинство машинистов сбрасывают ход шаром — в три движения. И технику корежат, и зубы себе ломают, и паровозы вверх лаптями опрокидывают. А я... я тебя плохому не научу, у меня ты лоб никогда не расшибешь.

Вдруг глаза у машиниста округлились, сделались оловянными, будто пуговицы, разом потеряли живой разумный блеск, и машинист сделал резкое движение реверсом, разом осаживая и паровоз, и вагоны.

Помощник машиниста впечатался лбом в металлическую переборку, украшенную крупными шляпками клепок.

— Гэх! — вырвалось у него из горла хриплое, кожа на лбу украсилась тремя кровянисто-багровыми метками, парня будто кто клеймом опечатал.

В самом крутом месте поворота поперек полотна лежали толстые, испачканные глиной и мазутом бревна, заваленные одно на другое, и венчал этот завал огромный, не менее трех обхватов пень с торчащими в стороны кривыми щупальцами корней. От резкого торможения машинист также припечатался к реверсу, прокричал что-то невнятное, одной рукой схватился за висящую над головой проволочную петлю ревуна, потянул ее вниз. Раздался длинный тревожный гудок.

Под паровозом скрежетало железо, горел металл, раздавался оглушающе резкий свист пара, в обе стороны летели длинные струи огня, что-то рвалось, лопалось, визжало.

Двое артиллеристов кинулись к пушке, установленной на носовой платформе; один из них, кривоногий, в прожженной на спине шинели поспешно вогнал в казенник снаряд; второй, вывернув голову с широко открытым ртом, яростно хлобыстнул замком, досылая снаряд в ствол, потом, прильнув к окуляру, поспешно потянул вниз цепочку спуска — он видел то, чего не видел машинист.

Гулко ударил выстрел. Затем артиллеристы сделали второй выстрел — справа от завала они углядели мелкий и длинный, похожий на червя, наспех вырытый окоп, наполненный людьми. Это были каппелевцы. Снаряд просвистел над окопом, поднял высокий черный султан земли, прихватив заодно и пару человек.

По платформе грохнул залп, и артиллеристов будто сильным ветром завалило.

Заряжать пушку было больше некому.

Одна из пуль влетела в узкое паровозное оконце, влепилась машинисту прямо в голову. Помощник машиниста, увидев мозги, жидкой струей брызнувшие из головы дяди Пети, согнулся кренделем, заикал, выворачиваясь наизнанку.

Над самой головой, оглушая паренька, рявкнуло орудие; снаряд — хорошо видимая в воздухе раскаленная чушка — всадился в каппелевский окоп, в самую середину земляного рва, приподнял его вместе с людьми, вытряхнул их, швырнул в сторону.

На обочине леска — недалекого, черного, с рваной верхней кромкой — обозначилась пушчонка, рявкнула по-собачьи, и принесшийся снаряд проворно нырнул под шпалы, будто поросенок, разом прожег в земле дырку, заерзал, зашевелился, забрызгал огнем; помощник машиниста, которого отбросило к оконцу, а по спине хлестнуло так, что он невольно схватился обеими руками за поясницу, отнять руки не успел и со всего маху влип лицом в оконце.

Снаряд оказался бракованным. Не взорвался.

Через мгновение из гнилого леска принеслись еще три снаряда, два хлобыстнулись в землю и никакого вреда бронепоезду не принесли, а один чиркнул по стальному боку вагона, увенчанному двумя плоскими, недавно выкрашенными в черный кладбищенский цвет башенками, выбил длинную жгучую струю искр и унесся в чистое поле.

Обе башенки окрасились огнем, рыкнули, и в сторону леска понеслись два снаряда.

Завязался бой. Головной бронепоезд завалил неряшливо извивистую окопную линию землей, снарядами, осколками, сровнял ее с поверхностью; со второго бронепоезда высыпал десант, и каппелевцы, имеющие славу людей, не знающих, что такое отступление, побежали.

Вдогонку им ударил не только первый бронепоезд — несколько раз пальнул из пушек второй, потом густо полил бегущих свинцом из пулемета. Несколько каппелевцев остались лежать на земле.

Но и участь семеновцев была незавидной — стало понятно, что без потерь не прорваться, засада сильная — она подкреплена артиллерией.

Руководил этой экспедицией один из доверенных людей атамана, полковник — история не донесла до нас его имени, — человек обстоятельный, дотошный, привыкший все делать надежно.

— Вот сволочи! — выругался полковник. — Союзнички по Белой армии называются. Нет бы чехи или французы генерала Жанена, а то — свои! Неужто пронюхали про золото?

Он был прав — каппелевцы знали о движении трех составов все, или почти все, они даже место для засады смогли выбрать такое, что лучше не выберешь — оба бронепоезда потеряешь, прежде чем пройдешь.

Со стороны леса вновь ударили пушки, ударили парой, дружным залпом, третья пушка молчала.

Полковник приказал готовить десант для расчистки завала, взялся за трубку внутренней связи, скомандовал командиру бронепоезда:

— Дайте по пушкарям еще пару залпов, чтобы они не перебили наш десант шрапнелью.

Вновь загрохотали пушки головного бронепоезда. Следом ударил второй бронепоезд.

Двумя залпами не обошлось — дали пять. Воздух сделался от дыма черным. Пушки, прикрытые деревьями, перестали отвечать, но когда из бронепоезда высадился второй десант и двинулся к завалу, из леса ударили пулеметы, а следом рявкнула пушка.

— Пожалуйста, еще несколько залпов, — совершенно по-штатски попросил полковник; командир бронепоезда коротко матюкнулся и вновь скомандовал артиллерийской прислуге:

— Три залпа — пли! А потом — беглыми.

Тут в башенное помещение всунулся прапорщик в мятой темной фуражке и испачканной мазутными пятнами гимнастерке — «механисьен» бронепоезда.

— Машиниста убило!

Полковник ошалело глянул на прапорщика:

— Как убило? Он же кругом защищен, сидит в железе. Сверху железо, внизу железо... Как убило?

— Шальная пуля залетела, — просто пояснил прапорщик.

— Срочно найдите замену машинисту! Ежели замену не отыщете, тогда сами встаньте к рулю... — полковник поперхнулся, — или чего там у паровоза есть? Штурвал, рычаги, педали? Встаньте, в общем, к управлению паровоза сами.

По лицу прапорщика пробежала тень.

— Вы умеете управлять этим чертовым чайником? — Полковник повысил голос.

— Теоретически да, а на практике... — Прапорщик неопределенно приподнял плечо.

— Это же война, прапорщик, — укоризненно проговорил полковник, — здесь различия между теорией и практикой нет. Ступайте на паровоз!

Бой оказался затяжным, горячим — каппелевцы долго не давали подняться обоим семеновским десантам, вбивали людей в землю, пушки и пулеметы бронепоездов пытались подавить огневые точки каппелевцев.

Прапорщик-«механисьен» под колесами прополз к паровозу, вместе с хнычущим пареньком-помощником отволок тело машиниста в угольную кучу, пристроил там; поскольку глаза у машиниста не закрывались, натянул ему на голову кусок рогожи. Затем прапорщик кинулся к топке, распахнул ее, зажмурился, уклоняясь от двух угольков, по-блошиному проворно прыгнувших на него, и прикрикнул на помощника машиниста:

— Хватит корячиться! За котлом чего не следишь?

Паренек приложил ладонь к уху, показывая, что ничего не слышит, и «механисьен», матюкнувшись, сбросил давление в котле, выпустив длинную струю пара.

Помощник машиниста прижался к теплой железной перегородке, лицо у него дернулось, съезжая набок, губы по-мальчишески обиженно затряслись, и он, запрокинув голову назад, заплакал.

За спиной прапорщика дважды рявкнул звонок — сигнал отхода.

Стрелки, залегшие перед завалом, начали поспешно отходить.

Прапорщик рывками, неумело стал отводить бронепоезд от завала. По бронированным щитам паровоза продолжали щелкать пули.

Стрельба смолкла, лишь когда бронепоезда отошли на безопасное расстояние.