— А я, ваша светлость, когда-то по КВЖД первый паровоз провел.

— Ого! — воскликнул есаул удивленно. — Это было так давно!

— Так давно, что я и сам не помню число и год, когда это было, а вот все детали в памяти сохранились очень хорошо, словно это произошло лишь вчера. — Извозчик поддел рукой бороду, вспушил ее. — В какой отель прикажете вас доставить?

— В гостиницу «Харбин».

* *

— Здесь недавно, ваша светлость, были американцы...

— Не зови меня «светлостью», я не князь.

— Извиняйте, ваше высокородие. Так вот, говорю, американцы мне все уши просверлили: «хоутэл» хоутэл»... Я им — «хотел», а они мне «хоутэл» — едва поняли друг друга.

Дед оказался болтливым.

В «Харбине» не нашлось ни одного свободного места. Семенов недоверчиво хмыкнул:

— Странно!

Гостиница была большой, свободные места должны были иметься — не видно, чтобы в гулких просторных коридорах толпились люди, — но гостиничный халдей-приказчик, по обыкновению услужливый, с хорошо прогибающейся спиной, неожиданно колюче глянул на Семенова, будто гвоздями уколол...

— Я же по-русски сказал: «Мест нет», значит, их нету. Могу повторить это на наречии удэге.

— Поехали дальше, — скомандовал есаул спутникам, — здесь нас не захотели понять.

Во второй гостинице, также гулкой, просторной, пустой, тоже не оказалось свободных мест.

— Странно, — произнес Семенов, вновь почесал пальцами подбородок, — дай бог, чтобы в этом «хоутэле» жило хотя бы три человека. Ну, от силы четыре. — Он покосился на тощего, с высокими залысинами юношу, скучающего за стойкой регистрационной конторки. — Значит, говорите, любезный, мест нет?

— Мест нет.

Семенов усмехнулся:

— Ладно, поедем дальше.

Свободные места нашлись только в гостинице третьего разряда — в «Харбинском подворье». Сняли два двухместных номера: сам Семенов и подъесаул Тирбах остановились на первом этаже, полковник Нацвалов и сотник Савельев поднялись на второй. Хоть это и неудобно было — по двое в одном помещении, но зато надежно: один всегда может подстраховать другого.

Утром Семенов проснулся рано — за окном было еще темно, — тихо, стараясь не разбудить Тирбаха, в носках прошел к двери, выглянул в коридор. В конце коридора увидел какого-то малого, тихо дремлющего на старом венском стуле. Позвал хрипло и излишне громко, не рассчитав голоса:

— Эй, казак!

Малый поспешно вскочил со стула.

— Сгороди-ка нам с подъесаулом самоварчик! — попросил Семенов.

— Сей момент! — произнес тот скороговоркой, поклонился Семенову. — Только это минут сорок займет, не меньше.

— Пусть будет сорок. Раскочегаривай свой тульский, семимедальный...

— Обижаете, господин. У нас подворье хоть и трехразрядное, а самовар — с девятью медалями.

Пока Семенов тер «зеленкой» ремень и наводил блеск на бритвенном лезвии, пока чистил зубы порошком, сдобренным ментоловым маслом, пока растирал полотенцем шею и грудь, прошло минут тридцать. Неожиданно в двери раздался стук.

— Самовар? Так быстро? Вот молодец! Входи!

Услышав стук, с кровати поспешно вскочил Тирбах, протер пальцами глаза. Удивился:

— Никак, я проспал?

— Нет-нет. — Семенов осадил его ладонью и, поскольку стук прозвучал повторно, открыл дверь. Невольно сморщился: как же он не сообразил, что у того славного парня руки должны быть заняты самоваром, стучать он никак не может — если только пару раз бухнуть ногой... Но это — совсем иной стук.

На пороге стоял плечистый паренек в гимназической шинели.

— Я хочу вступить в вашу армию, — сказал он.

— Зачем?

— Чтобы бороться с большевиками.

— Откуда такая ненависть к большевикам?

Голос парня задрожал, налился чем-то звонким и горьким одновременно.

— Они в Екатеринбурге убили моего отца.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать,

— Хорошо, пройди в коридор, подожди меня там, я сейчас оденусь.

Едва Семенов достал китель и застегнул его на несколько пуговиц, как в коридоре раздался топот, крики, что-то рухнуло, от грохота деревянный пол даже задрожал, дверь распахнулась, и в номер ворвался полицейский — дюжий, кудрявый, небитой на одно ухо фуражке, на которой блестели хорошо начищенные мелом металлические цифры, обозначавшие номер околотка, в котором служил молодец, и — к Семенову:

— Вы арестованы!

— Чего-о? — не поняв «намека», протянул есаул. Глянул на погоны полицейского — обычный служивый, ни одной лычки, ни одной звездочки, а в России испокон веков было положено, чтобы офицера арестовывал офицер старше по званию, рядового — унтер.

Следом за кудрявым полицейским в номер втиснулись еще семь человек, один за другим.

— Вы арестованы! — что было силы гаркнул кудрявый, обдал есаула духом женьшеневой водки и начесноченного сала.

Семенов, не долго думая, впечатал свой кулак под глаз кудрявого. Выкрикнул азартно, как некогда в детстве, в нору кулачных боев:

— Тирбах, бейте их!

Ошеломленный Тирбах сидел на постели и крутил головой, не веря увиденному. От одного удара кудрявый устоял на ногах, и тогда Семенов с хаканьем, как настоящий боксер, всадил ему кулак под второй глаз. Кудрявый рухнул на пол. Семенов устремился на второго налетчика — белобрысого, курносого рязанского Ваню, который стоял опустив руки и недоуменно хлопал глазами, ударил его с лету, коротким прямым тычком в разъем грудной клетки; курносый клацнул зубами, захватывая ртом воздух, и, по-птичьи взмахнув руками, повалился на своего товарища, стоявшего у него за спиной. Тот ухватил Ваню под мышки, удержал на весу, но сделал только хуже — Семенов вновь всадил кулак в живот рязанцу, у которого даже печенка нехорошо екнула от удара, это есаул услышал отчетливо. Ваня обвис на руках товарища. Семенов, не долго думая, атаковал и «благодетеля» — через голову рязанца ткнул его кулаком — раскровянил и нос, и верхнюю губу. Прорычал грозно, брызгая слюной:

— Кто вас прислал ко мне, сволочи?

Тем временем опомнился Тирбах и с криком «Ах вы, полицейские хари!» налетел на непрошеных гостей.

Через несколько минут Семенов и Тирбах разоружили всех семерых полицейских и загнали их в каморку, расположенную под лестницей, где дворник хранил метлы. На дверь каморки Тирбах навесил замок.

Семенов вернулся в коридор:

— Гимназист, ты где?

— Здесь!

Из бокового отсека показался гимназист, Семенов перекинул ему револьвер, отнятый у одного из полицейских:

— Держи! И если хоть одна из этих бандитских рож вылезет из каморки, стреляй прямо в рожу. Никого не бойся! Ни единого человека!

Семенов поспешно натянул на себя плащ, на голову — шляпу, подошел к окну, отогнул занавеску и едва не заскрипел зубами: вся площадь у «Харбинского подворья» была запружена полицейскими. Выругался. Услышал в коридоре тяжелые шаги — это в номер возвращался подъесаул Тирбах.

— Григорий Михаилович, от полицейских шкур — темно в глазах.

— Вижу. Но нам они ничего не сделают.

У выхода Семенова остановил полицейский офицер — усатый молодой человек с темным румянцем на щеках — признак отменного здоровья.

— Вам отсюда выходить нельзя, — сказал он.

— Чего-о? — рассвирепел Семенов, лицо у него дернулось.

Ударом кулака он свалил офицера с ног, выскочил на улицу и, оскользнувшись на тонкой черной наледи, едва не полетел на землю.

В следующую секунду выхватил из плаща револьвер, саданул из него в воздух — пуля, тонко взвизгнув, унеслась в розовое кудрявое облако. Следом за Семеновым в воздух выстрелил Тирбах. Толпа полицейских заколыхалась и неожиданно, громко топая сапогами, понеслась по неровной улочке прочь от «Харбинского подворья». За полицейскими, размахивая револьвером, устремился подъесаул Тирбах, Семенов остался у гостиницы — заметил, что с другой стороны к «Харбинскому подворью» бодрой рысцой направляется рота китайских солдат, вооруженных винтовками. Это уже посерьезнее всех харбинских полицейских, вместе взятых. Во главе роты, отделившись от нее метров на пять, бежал высокий сухощавый майор, как впоследствии выяснилось — комендант пристани.