У знания не было рационального обоснования, и вовсе не жалел листоноша Карачун о прошедшей жизни. В конце концов, жены нет, детей нет, товарищи оплачут – и пойдут дальше, много пришлось пережить листоношам в последнее время, еще одна потеря ничего не изменит. И кто бы пошел вместо него? Девчонка, волею судьбы ставшая главой Клана? Да Карачун бы себе этого в жизни не простил! Пацан Воловик? Такие вот мальчишки и заставляют верить: не зря живут листоноши, есть надежда у человеческой цивилизации. Зиняк? Хороший парень. Без него не вернуться Воловику с Бандеролькой в Острог. Так и получается – лучше идти Карачуну.

– Пятьдесят, – считал он вслух, надеясь, что друзья его слышат – все не столь одиноко.

Под счет «тридцать» каша выперла из джунглей.

Она двигалась плавно, исполненная тупой силы, как гигантская амеба, только неоднородная, комковатая. По прелым листьям, между корней, бурлила вязкая слизь. Слышнее стал треск ломающихся веток. Карачун поднял обе руки и снял шлем защитного костюма – ему уже не страшна была смерть от заразы.

– Вижу противника. Уходите к лодке, я действую.

В нос ударило смрадом тлена и гнили. Карачун дал очередь из автомата по псевдоподиям, и тварь замерла, будто бы даже втянув отростки. Он успел улыбнуться, и тут слизняк, будто переварив пули, попер в наступление. Скорость резко увеличилась, но между стволами и корнями по-прежнему мелькали лишь фрагменты, и тела, центра не было видно. Карачун понял, что швырять гранату вслепую – значит, еще больше раззадорить тварь.

Если она движется, тем более, к определенной цели – у нее должен быть если не мозг, то аналог. Его и предстоит поразить.

Оставив на земле ненужные шлем, автомат и огнемет, листоноша ухватился за ближайшую лиану и шустро, как мог, полез наверх. К счастью, ветки растений сплетались, образуя если не сплошной ковер, то сетку, по которой можно было сносно передвигаться, посматривая вниз, на биомассу.

А посмотреть было на что. Неровный, тоньше у краев и чем ближе к бывшему фонтану, тем толще, ковер киселя шевелился, обтекая большие деревья и подминая более мелкие. Растения покачивались и, как показалось Карачуну, постепенно утрачивали блеск и упругость листьев, будто их высасывали.

Он приказал себе не отвлекаться и полез вперед, к чаше заброшенного фонтана.

Ноги скользили и воняло все интенсивнее, но Карачун не останавливался. Вот показалась знакомая поляна…

Биомасса – или кисель – или каша – вздыбилась грибом. Листоноша даже не сразу понял, что за покачивающийся белый столб перед ним, а когда понял – обомлел. Не было в нем ничего от животного, и единственное, что действительно напоминала тварь – ножку поганки, пораженной плесенью. Вырост был далековато, не добросишь гранату, и стволы деревьев мешали – был риск, что снаряд отскочит… Карачун медленно, на выдохе, произнес все, что думал о блудливом мицелии, породившем такое плодовое тело, и начал карабкаться дальше. Он полз осторожно и осмотрительно, шипя сквозь зубы и примериваясь: пора ли уже бросать гранату? Не пора ли?

А еще он надеялся, что друзья ушли далеко. Эта надежда поддерживала, не давала рукам дрожать и запрещала думать о будущем.

Граната была самодельная, изготовленная после Катастрофы, и потому Карачун даже примерно не представлял радиус ее действия. Понятно, что засандалить бы ее в самый центр ползучей дряни, но как бы при этом самому не пострадать. Карачун не особо верил в то, что выйдет из переделки невредимым, но был оптимистом по природе.

Наконец, он достиг дистанции, с которой ничто не мешало добросить гранату. Сероватый вырост, весь покрытый пузырями и будто бы язвами, покачивался метрах в пяти. Карачун тяжело сглотнул – слюна стала вязкой, и нос заложило, надо полагать, милосердно, чтобы зловоние не добивало. Зачесалось лицо, начало печь руки. Карачун, правой рукой уцепившись покрепче, стянул зубами защитную перчатку с левой. И его тут же прошиб холодный пот, и такое отчаяние взяло, что пришлось закусить губу, чтобы не заорать.

Кожу покрывали язвы – как будто плеснули кислотой или щелочью, и состав разъел кожу до самой соединительной ткани. Карачун зажмурился. Значит, он все-таки заразился. И скоро умрет. Проверять, насколько мучительно, ему не хотелось.

– Ну, каша, посмотрим, как тебе это понравится, – пробормотал листоноша и выдернул чеку. – По крайней мере, теперь я точно знаю: заразу разносишь ты.

Он последний раз посмотрел на синее небо, видное в переплетении ветвей и, по-обезьяньи оттолкнувшись, прыгнул вперед, прямо в центр субстанции.

Воловик и Зиняк дотащили упирающуюся и ревущую от злости Бандерольку почти до берега, когда услышали взрыв.

Они обернулись – из центра города поднимался столб жирного чадного пламени.

– Как думаете? – начала Бандеролька, осеклась и села – ноги не держали.

Воловик пнул стену ближайшего дома и выругался. Зиняк, не отрываясь, смотрел на дым, потом задумчиво произнес:

– Светлая память Карачуну. Хороший был листоноша. Хочется надеяться, он сделал это не зря.

До вечера Бандеролька с севастопольцами сидели на берегу, у лодки, и жгли костер. Признаков заражения у них так и не появилось, и уже в сумерках они причалили к стенам Острога. Дозорные встретили их тревожными новостями: во-первых, на остров прибыли нежданные гости, жаждущие повидать главу листонош, а во-вторых, буквально час назад один мальчишка-рыбак свалился с признаками эр-чумы. И, самое страшное, рыба, которую он вытащил, тоже была больна – вся в язвах, ни с чем не спутаешь.

Зараза попала в воду.

Этот совет не походил на прошлый. Бандеролька еще не оправилась после гибели Карачуна, как сейчас стало видно – бесполезной. И все понимали, сочувствовали, но не могли скрыть разочарование и страх – если вода в реке отравлена, Острог обречен.

Кроме Бандерольки, Кайсанбека Алановича, Телеграфа и Контейнера, и уже привычного Триумвирата с Раисом, в зале Совета находилась незнакомая и крайне расстроенная команда. Грызла ручку рыжеволосая кудрявая красавица, бурчал себе под нос крепкий, почти квадратный казак с прической-оселедцем, а щуплый брюнет с выдающимся носом что-то рассматривал на потолке.

– Верховцев, – буркнул невыразительный сутулый тип с морщинистым лицом, седым ежиком волос и черной повязкой через правый глаз, – доктор Верховцев. И мои ассистенты. Марика, – указал на рыжую, – Влад, – ткнул пальцем в квадратного, – и Игорь.

Со стула он даже не поднялся и руки не подал. Ассистенты Верховцева дружно вздохнули. Бандеролька, вопросительно подняв брови, глянула на Ольгу – она, как и другие жители Острога, присутствовала на Совете в защитном костюме. Та пожала плечами:

– Доктор принес плохие новости. Сегодня день плохих новостей.

– Да. – Доктор вздохнул и уставился в стол, потом сделал над собой усилие, встряхнулся и вскочил. – Листоноши? Очень хорошо. Вы мне нужны. Вы знаете про Бункеры Возрождения?

– Предположим, знаем, не настолько мы жалкие и ничтожные личности! – возмутился профессор Кайсанбек Аланович.

– Поэтому я вас ждал. Не хотел объяснять… Вы же искали бункеры, да? Пошта искал.

– Пошта мертв, – сказала Бандеролька.

Доктор вздрогнул и всплеснул руками. Взгляда он, правда, по-прежнему не поднимал.

– Жаль. Перспективный, отчаянный… Очень жаль. Мои соболезнования нам всем. Наша команда… Я хочу извиниться. Да! – Он вдруг выпрямился и уставился на Бандерольку повязкой. – Наша команда должна извиниться перед всем обитаемым миром. Потому что мы… Нет, я решительно не могу, не могу это произнести!

Он обхватил голову руками и забегал по залу.

– Потому что мы уничтожили Бункер Возрождения, – промолвил Игорь, по-прежнему глядя в потолок.

Ольга вскрикнула. Бандерольку будто ударили в солнечное сплетение – невозможно стало дышать. Она закрывала и открывала рот, словно выброшенная на берег рыба – немо и отчаянно, хватая воздух.