Кирилл недолго мудрил над билетом. Он повозил пером по чистой бумаге и, только освободился стул перед Гусаковым, пересел на него. И вовремя. К стулу было направился увалень Петя Востряков. Петя пожал плечами и сел на место. А Кирилл даже не извинился. Ему было не до этого.

Он смотрел в упор на Гусакова. Тот подобрался. Насупился. Кириллу попался трудный билет, но отвечал он блестяще. Наизусть прочитал Гусакову порядочный кусок из Николаса Гильена. Гусаков хищно смотрел ему в рот. Сторожил первое неверное слово. Но рот Кирилла захлопнулся, а этого слова так и не было. Но Гусаков уже что-то задумал. И держал наготове.

— Назовите современных писателей Гондураса. Кого знаете, разумеется, — сказал Гусаков.

Гусаков мельком глянул на меня, и я уловил в его глазах торжество. Мало кто знает писателей Гондураса. Кирилл вряд ли входит в их число. Но Кирилл выпалил единым духом:

— Ди Стефано, Суарес, Рамальетс, Хенто.

Оказывается, знакомые имена. Я их тоже знал. Но запамятовал. А Кирилл вот не забыл. Феноменальная память у моего друга. Гусаков — и тот поднял брови. Мало того, не удержался и в сердцах сказал:

— Молодец, Севостьянов! — И, повернувшись к нам, закончил: — Так надо знать зарубежную литературу! Таким образом!

— Нет, не так, — возразил Кирилл. — Совсем не таким образом. Ди Стефано, Суарес и другие — просто футболисты из сборной Испании. Пушкаша я не тронул, потому что у него венгерская фамилия.

Я это предвидел. Не в деталях, конечно, а в общих чертах. Я догадывался, что Кирилл выбросит именно такой фортель. Теперь я удостоверился в этом, а на дальнейшее можно было не смотреть.

Не глядя, я представил, как что-то пытался сказать Гусаков и не смог. А вот хлопнула дверь — это Гусаков убежал в деканат.

— Что и требовалось доказать! — возвестил чуточку побледневший Севостьянов и вышел в коридор.

Я двинулся вслед за ним. Сидеть тут не было никакого смысла. Скандал затянется надолго. Чтобы понять это, не обязательно владеть даром предвидения.

В коридоре между тем началась паника. Вконец перепуганные девушки окружили Кирилла. Они не знали, что произошло. Зато видели, как из аудитории выскочил бледный Гусаков и затрусил по коридору прочь. Девушки теребили Кирилла. Требовали информации.

— Ничего не случилось. Только то, что и требовалось доказать, — механически твердил Севостьянов, пробиваясь сквозь окружение.

Я подошел к нему на лестничной площадке. Он стоял один. Наши «болельщики», видно, где-то слонялись. Он пытался закурить. У него ломались спички.

Я спросил:

— А если бы не Гондурас? А если бы понадобились английские фамилии? Тогда что?

Он все же закурил. Жадно затянулся.

— На этот случай я припас «Тоттенхэм хотспур». Еще у меня есть французский «Реймс», итальянский «Милан», турецкий «Галатасарай» и сборная ФРГ без правого инсайда. Того я не нашел.

— Все же не по-хозяйски. Нерациональная трата времени. Ты возился с подшивкой три часа, а можно было назвать вымышленные фамилии. Придумать тут же.

— В том-то и дело, нельзя. Иначе не будет анекдота. А мне нужен анекдот. Чтобы он разошелся по институту. Чтобы поднялся шум. Чтобы все увидели, каков Гусаков. Понимаешь?

Дело свершилось, события получили толчок, и молчать теперь уже не совсем обязательно. И я высказался:

— Что ты все лезешь и лезешь из кожи?

— А что в этом плохого?

— Плохого, может, и нет, но только сразу вспоминается городская эстафета.

Я неспроста припомнил эстафету. Это было второго мая. Наша институтская команда вырвалась вперед и постепенно наращивала разрыв. Я стоял на предпоследнем этапе и видел, как Севостьянов принял эстафетную палочку. Он мчался, будто лань. Легкий и длинноногий. В белоснежной майке и голубых трусах. Молодое облако, слетевшее на землю. К этому моменту мы оторвались от медицинского института метров на двадцать. Я уже не говорю о других командах. Кирилл мог бежать спокойно, тем более бегать быстро он горазд. Но я увидел на его лице гримасу отчаянной решимости. Он бежал свои четыре квартала так, словно от него одного зависела победа нашего института. Он развил скорость, точно шел стометровку. Сил, конечно, не хватило, и он бухнулся у самой черты. Прокатился по асфальту метра два. Посмотрели бы вы тогда на его майку! Я начал было бег, а тут пришлось возвращаться к Севостьянову за палочкой. Из-за него едва не упустили первое место.

— Помнишь городскую эстафету? — повторил я.

— Тогда не хватило сил. Теперь я крепче. И вообще это более важное дело. Я не упаду.

По лестнице застучали торопливые шаги. Прямо на нас поднимались Гусаков и декан. Гусаков прошел, даже не взглянув. Декан остановился перед нами.

— Николай Николаевич, продолжайте экзамен, а я разберусь сам, — сказал он вслед Гусакову.

Я побежал сдавать экзамен.

— Ну-с, голубчик, нахулиганили? Объясняйтесь, — произнес декан за моей спиной.

Кириллу запретили сдавать экзамены. Временно. До полного выяснения обстоятельств. Так сказали ему. После выяснения обстоятельств его исключат из института. В этом никто не сомневался в нашей группе. Голос декана громыхал по всем этажам, когда он распекал Кирилла. У нас при этом ныло сердце. Мы привыкли к Севостьянову. Мы любим его. Я смотрю на него, думаю: вот он уедет, и я никогда не увижу его, и у меня екает в груди.

— Чепуха. Исключат — не исключат. Не в этом соль, — сказал нам Кирилл. — Главное, будут выяснять обстоятельства. Я этого и хотел. Сам декан возьмется за дело. Он обещал.

— Хотя бы посоветовался, — обиженно заметил Бурлаков. — Все-таки мы большой, здоровый коллектив. И мы все считаем, что Гусаков — это не вещь.

— Некогда было рассусоливать, — бодро возразил Кирилл.

Он засунул руки в карманы и ходил по комнате. Довольный собой. Остальные, кроме меня, расселись вокруг стола. Я разлегся на кровати. Я коренной житель этой комнаты, и мне такое позволено. Остальные — это мужчины из нашей группы. Они поодиночке сбежались сюда из своих комнат, и возникло импровизированное собрание. Бурлаков по привычке председательствовал.

— Не так надо было. Не так, — огорченно скривился Бурлаков.

— Знал бы, не уступил место, — буркнул Востряков.

Кирилл остановился посреди комнаты и простер к нам руки.

— Чудаки! Все идет, как задумано.

Его погонят из института, а мы же еще, выходит, чудаки! А он не чудак. Интересно, как у него в голове складывается такое? Даже если упрощенно представить, что мысли слагают, как детские кубики, все равно непонятно.

Короткий, требовательный стук в дверь — на пороге возникла Елочка. Такой грозной ее я не видывал. При всем своем таланте предвидения я и предполагать не мог, что ее лицо способно на подобное выражение. На всякий случай я закрыл глаза и притворился спящим.

— Оставьте нас вдвоем! — звонко распорядилась Елочка.

Никто не рискнул ослушаться. Их оставили вдвоем. Если не брать в расчет меня. Меня в расчет и не брали.

— Елочка, любимая. Я соскучился! — выпалил Кирилл.

Мне стало совестно. Я подслушивал святая святых. Но затем стыд исчез. Дальше произошло такое, что я уже ни о чем не жалел. Вдобавок я вовремя вспомнил вчерашний совет Кирилла. Он рекомендовал быть активным.

— Ты циник! — процедила Елочка.

— Что с тобой? — забеспокоился Кирилл.

— Ты спрашиваешь? На экзамене безобразничаешь, как последний громила. А еще раньше целуешься со мной и потом рассказываешь друзьям. Так делают одни циники!

— Я не рассказывал! Хотя не считаю нужным скрывать это. Я готов целовать тебя при всем честном народе. Однако никому не говорил. С чего ты взяла?

— А Йог? Откуда он знает?

— И ему не говорил. Честное слово. Ты сама убедишься.

Он подошел ко мне и потряс за плечо.

— Йог! Ведь правда я ничего не говорил?

Я бы ни за что на свете не открыл глаза. И я их не открою.