Это звук наполнил своды, словно разбив их, заставив увидеть, незримое. Вторя голосу аволы, Ареттар запел, насмешливо, роняя звуки, разбрасывая их, подобно лучам света. Его голос был чист как хрусталь, богат на оттенки, на тепло и холод. Этот голос завораживал, вызывая дрожь, что, выступая на спине мурашками, бежала по позвоночнику, огненным комом тепла ударяя в голову, словно певец играл своими пальцами высекая звук не из струн аволы, а из струн человеческой души. Этот голос звал, заставляя забыть о низких сводах подземелья, полных зловония, лишенных вольного ветра и света. Этот голос рассказывал, повествуя об иных мирах. И этому голосу, нельзя было не верить.

Илант прикрыв глаза, слушал знакомые с детства стихи «Аюми Файэ», связанные с волшебной, завораживающей музыкой, спетые этим светлым голосом, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. И, слушая, впитывая каждой клеточкой тела, как впитывает воду земля, он чувствовал, что груз тревог уже не так тянет шею. Возможно, виной была магия голоса, возможно, виной было само присутствие певца. И невозможно было спорить, слыша, надеясь, что не скоро прекратится это волшебство песни, что здесь, рядом, в яви он видит самого певца. Ареттара.

— Все еще не веришь? — спросил певец, прекратив петь. В голосе звучали оттенки иронии, искры смеха стояли в глазах, яркие искры, заставлявшие глаза лучиться теплом.

Гаас улыбнулся.

— Мы тоже не верили вначале, — заметил он, — слишком уж неправдоподобно это явление. Но, ничего, привыкли.

Илант, вздохнув, облизнул губы. Посмотрев на Ареттара, отметил, что по лицу певца невозможно прочитать его возраст. У человека, стоявшего перед ним, держа аволу в руках, не было возраста. С равным успехом можно было предположить, что он совсем юн, как и то, что он стар и мудр. Сбивали с толку взгляд, улыбка, несколько высокомерное поведение, что как ни странно, не отталкивало от него.

«Ареттар», — подумал он, вспоминая Локиту, генерала, принесшегося с Рэны, к ней на Софро, чувствующего себя в ее покоях вольно, как в собственном доме. «На Раст-Танхам видели певца», — говорил генерал, явно волнуясь. Она не верила. Смеялась. Она не хотела верить.

Он сам, пораженный беседой Локиты и генерала, не обратил на это внимания. Смысл беседы прошел почти мимо сознания. Так много произошло в тот день, тот памятный день, что б он мог впитать еще и это. И вспомнился голос Гайдуни, подслушанные им, стоя у двери кабинета Да-Дегана слова: «Я видел Ареттара. — проговорил тогда контрабандист убежденно, — Это он принёс камни».

Вздохнув, Илант посмотрел на певца, где-то в глубине теплилась мысль, что этот рыжий, окаянный человек, еще, быть может, сумеет разобраться в переплетении интриг и захочет помочь. Ведь Локита его боялась. Боялась настолько, что даже не позволяла себе верить в его возвращение. Облизнув пересохшие губы, Илант посмотрел в лицо певца, пристально и изучая, как недавно тот смотрел на него.

— Нам надо поговорить, — заметил он, набравшись смелости, и потянув певца за собой, пошел в сторону от зала, приказав Гаасу не тревожить его.

Ареттар шел рядом, уверенно ориентируясь в сумраке тоннеля, словно видел в темноте подобно кошке. И певец остановил его сам, положив узкую ладонь с длинными пальцами на плечо. Обернувшись, Илант увидел, что свет факелов дрожит вдалеке, словно светлячок, не в силах разогнать полного мрака.

— Слушаю тебя, — проговорил певец. Нотки иронии, что еще недавно присутствовали в голосе, ушли, и, если судить по голосу, он был во внимании, и готов слушать.

— Я был на Софро, — повторился Илант, чувствуя неловкую беспомощность. Темнота была союзником. В темноте не было видно, как предательски выступают слезы на глазах. В темноте не было возможности увидеть, как подрагивают его губы. Он вспомнил приватную беседу. Беседу на троих, не предназначенную для чужих ушей и почувствовал, как смятение вновь охватывает душу. — Я был на Софро, — повторил он, — и я видел там генерала Энкеле Корхиду, ведущего беседы с моей бабкой. С Леди Локитой.

Певец тихонько рассмеялся, рука лежащая на плече юноши подобралась, тонкие пальцы, дрогнув, сжали плечо до боли.

— Могу представить, — заметил поэт, — так мне и казалось, что во всей кутерьме не обошлось без ее участия. Ты можешь сказать, о чем они беседовали? Наверное, делили Лигу, не так ли?

Илант тяжело вздохнул, признаваться было нелегко, нелегко было принять, что последняя ниточка родственной связи рвалась, словно старая ткань. Когда-то он был окружен теплом и дорогими ему людьми, или, ошибаясь, считал, что окружен друзьями. С той поры прошло несколько лет, и оказалось, что в мире нет никого, кто мог бы помочь, кому можно было б довериться. Отец погиб, Рейнар исчез, воспитатель, словно сойдя с ума, изменился так, что он перестал понимать мотивы, двигавшие этим человеком. Бабка, Леди, хоть и почти посторонняя ему женщина, с которой он встречался несколько раз, наперечет, но к которой отчего-то питал добрые чувства, оказалась его самым заклятым врагом.

Певец, словно почувствовав настроение, заметил:

— Трудно говорить? Вижу, ты не знал, что она за человек.

— А вы знали?

Певец промолчал, предлагая ему догадываться обо всем самому.

— Я ненавидел Ордо, — отчего-то смутившись, проговорил юноша, — проклинал его, а этот бунт был задуман отнюдь не им. Моя бабка стоит за всем этим, направляя руку судьбы через угодных ей людей. Сначала Юфнаресс Антайи, теперь Корхида, делают то, что требует она. Не знаю для чего ей все это, зачем было втягивать Рэну в это безумие. Не знаю. Но еще два дня назад у меня в руках были доказательства. Может быть, стоило идти с ними к Ордо, не к Да-Дегану, но я, идиот, отдал их, у меня не было другого выхода. Может быть, стоило б попытаться вернуться на Софро, или пробиться на Ирдал, к Альбенару Хайадару. Ирдалийский координатор, наверное, мог бы распорядиться этими доказательствами лучше, чем распорядился ими я. Но как бы то ни было, что б не случилось, теперь я знаю одно, то, что рэанам нечего рассчитывать на помощь Лиги. Локита распустила Стратегическую разведку.

Ареттар отпустил его плечо, машинально пригладил торчком дыбившиеся волосы. Глаза Иланта постепенно привыкли к темноте, и в скудном свете он сумел различить, что губы певца сложены в жалящую, неприятную усмешку, а глаза смотрят иронично и почти зло. Но когда, оторвавшись от созерцания далеких огней, Ареттар посмотрел на него, то взгляд потеплел, а ирония оставила его лицо, и теперь его уже нельзя было назвать неприятным, острым, отталкивающим, как то было лишь мгновение назад.

— Ты хотел бы сказать Ордо, что он был лишь пешкой в ее руках? — поинтересовался певец, и добавил, — Знаешь, у Ордо такой темперамент, что эти твои доказательства могли б быть искрой, что, попадя на сухую траву, вызовет пожар. Он и так не вполне логичен, как я успел заметить, больше дружит с эмоциями, чем с головой. Как ты думаешь, не захотелось ли бы ему ударить по Софро, только для того, что б разобраться с Локитой?

— У него нет таких сил.

— Но есть у Эрмэ. — усмехнулся Ареттар. — И Эрмэ не преминула б воспользоваться этой ситуацией. Так мне кажется.

Илант пожал плечами, остановившись в растерянности. Подобная мысль в голову не приходила, а Ареттар, заметив его замешательство, тихо рассмеялся. В бархатном, чистом голосе не было насмешки или зла. Их Илант не слышал, а слышал оттенки горечи, такие же, что поселились в его душе.

— Вижу, ты так и не понял что же такое Эрмэ, — проговорил певец. — Не понял и представить не можешь, на что способны Властители, что б добиться намеченных целей. С ними трудно бороться, невероятно сложно. Они играют на человеческих слабостях, Илант, из всего извлекая выгоду. Это тот враг, с которым тебе не справится. Ты просто не в силах понять этой логики. Или в силах?

Илант, пожав плечами, — посмотрел на Аретта, спросил:

— Ты можешь что-то предложить?

— Я могу поделиться знанием, — ответил певец, усмехнувшись.