Когда была жива мама, ее женские хлопоты по хозяйству и включенное на полную громкость радио, играющее озорные оперетты, принуждали инструмент обиженно умолкать. Для Андреу не существовало большего наслаждения, чем слушать, как мама поет. Но после ее смерти проклятое пианино словно восстало из пепла, и печаль навсегда поселилась в их доме. Потому он и сбежал — чтобы держаться подальше от этой печали, не отпускающей отца; в конце концов он стал отождествлять ее с посредственностью. И все равно он любил отца. Как ни старался Андреу плакать беззвучно, его хриплые рыдания тронули сердце простой женщины, протирающей надгробие вдалеке. Подойдя, она обратилась к нему с материнской лаской:

— Сынок... что ты плачешь? Не знаешь разве, что мертвым не нужны наши слезы? Они желают нам радости, благополучия, хотят видеть нас счастливыми... Это лучший подарок, какой мы можем им сделать. Твои родители? — Она кивнула на могилу. — А у меня сын здесь. Что может быть горше? Рано прибрал его Господь, восемнадцать годков исполнилось... Сейчас он был бы видным мужчиной, как ты.

Андреу не выдержал. И боль постаревшего ребенка изливалась на груди сострадательной незнакомки, пока слезы не иссякли и не сменились стыдом, заставившим его вскочить и уйти, не поблагодарив и не попрощавшись. Старушка очистила могилу Жоана и Соледад от увядших цветов, оставив только две свежие лилии, по лепесткам которых крошечные капли росы, собираясь в едва заметные ручейки, сбегали на камень. Прежде чем уйти, женщина еще какое-то время наблюдала, как неспешно едет прочь сверкающий красный автомобиль несчастного богача.

Аврора вошла в здание дома престарелых. Неделю за неделей она ежедневно навещала Клеменсию Риваденейру, урывая свободные часы до занятий, но пока что ее попытки не приносили плодов. За исключением нескольких мимолетных фраз, бессвязное бормотание старухи не проливало света на отношения Жоана и Соледад. Но Аврора не сдавалась. (Упорство стояло на почетном месте в списке ее добродетелей — оттого и брак ее до сих пор не распался, несмотря на полное несоответствие между супругами как в телесном плане, так и в духовном.) Медсестры успели к ней привыкнуть и всегда радовались ее приходу, тем более что каждый раз она приносила с собой какой-нибудь экзотический деликатес. Сегодня это был увесистый кулек с сырными булочками, которые она сама испекла, неукоснительно следуя указаниям старой маминой тетрадки с кулинарными рецептами. Большую часть Аврора раздала медсестрам и несколько штук приберегла для Клеменсии — вдруг вкус колумбийской пищи разбудит в старушке рассудок? Аврора и не подозревала, что еще один человек регулярно навещает ее подопечную, выдавая себя за троюродного племянника. И что, глядя на него, Клеменсия вспомнила Жоана Дольгута.

Запасясь терпением, Аврора, как обычно, ласково и осторожно начала разговор.

— Соледад передает тебе привет, обещает скоро навестить. И посылает вот эти булочки, чтобы тебе было с чем попить кофейку. — Ей пришло в голову, что, если говорить о матери как о живой, Клеменсия, вероятно, отреагирует не так болезненно, как в ее предыдущие визиты. И действительно: учуяв аромат булочек, Клеменсия приняла Аврору за Соледад.

— Очень вкусно у тебя получилось, дорогая. Жоан сегодня с тобой?

— Нет, он остался дома, играет на рояле. Просил передать, что придет с тобой повидаться.

— А он у меня уже был... весь вечер просидел.

Скрывая изумление, Аврора поспешила направить беседу в неожиданное русло:

— Замечательно! И что же он тебе рассказывал?

— Я его спрашивала о тебе... и о твоей дочке. И просила в следующий раз сыграть мне одну из своих чудесных сонат... А он уже сказал сыну, что женился на тебе? Я забыла у него спросить.

— Еще нет.

— Ничего удивительного. Мальчишка годами чуждался отца... А ты? Ты сказала Авроре?

— Все никак не решусь.

— Надо сказать. Она хорошая девочка.

С последней булочкой окончилось и просветление. Разум Клеменсии снова пустился блуждать по неведомым лабиринтам. Взглянув на пустой кулек, Аврора пожалела, что с излишней щедростью раздала целительное угощение сестрам. Делать нечего, она поцеловала старушку на прощание, заботливо пригладила ей волосы и ушла, планируя вернуться с новыми колумбийскими лакомствами. Сегодня сырные булочки сотворили чудо — вернули память восьмидесятилетней женщине с тяжелой формой склероза. И поставили перед Авророй интригующий вопрос: неужели и вправду кто-то навещает Клеменсию? И кто бы это мог быть? На выходе она с непринужденным видом осведомилась об этом у девушки за регистрационной стойкой. Та, сверившись с журналом посещений, подтвердила, что визиты имели место — не один, а несколько, с интервалом в неделю. Однако назвать имя посетителя служащая отказалась. Из уважения к частной жизни стариков, правила заведения запрещали сообщать имена приходящих к ним лиц. Исключение делалось только для ближайших родственников. Здесь же не тюрьма, пояснила девушка, а почтенный дом, нечто вроде пятизвездочного отеля, где с комфортом доживают свои дни пожилые люди, не стесненные в средствах, но утратившие способность нормально существовать в обществе. Умолчала она только о том, что ее сдержанность в первую очередь продиктована кругленькой суммой, которую еженедельно вручает ей элегантный посетитель.

Андреу начал навещать дом престарелых, когда Гомес сообщил ему о старушке, бывшей лучшей подругой Соледад. Этим делом он решил заняться лично, не привлекая посторонних... в точности как Аврора. С первого взгляда распознав в нем человека обеспеченного, жадная до денег регистраторша приняла его чуть ли не с почестями. Стоило ей заметить сложенную банкноту в пятьсот евро, которую гость протянул, представляясь, как она безоговорочно приняла на веру каждое его слово и не только ответила на все вопросы, но и поделилась по собственной инициативе сведениями о частоте и времени визитов Авроры. Затем подобострастно проводила в самую комфортабельную гостиную для посещений, объясняя по дороге, в чем заключается недуг пациентки и как с ней лучше обращаться. Однако никаких специальных ухищрений не потребовалось. Клеменсия Риваденейра узнала его сразу же и позвала по имени: Жоан! Выразительные глаза цвета буйной тропической зелени сыграли с ним дурную шутку, воскресили на миг преданного земле отца. Сколько он ни отрицал сходство, сколько ни работал над своей внешностью, чтобы его искоренить, отцовские гены оказались сильнее — с возрастом сходство неумолимо усиливалось. Зато теперь оно пригодилось, чтобы завоевать доверие сухонькой старушонки с отсутствующими глазами, в которых, казалось, затонули и полегли на дно все ее воспоминания. Последовавший разговор застиг его врасплох — такое разве предвидишь заранее...

— Жоан, ты совершенно меня забросил. Как не стыдно забывать о той, что будет посаженой матерью на твоей свадьбе, а?

Она тепло обняла Андреу, как дорогого друга. Ему пришлись по душе и это почти родственное прикосновение, и исходящий от нее запах жасмина. Старая дама была одета элегантно, держалась с достоинством и вызывала добрые чувства. Молча дождавшись, когда она его отпустит, он наконец нашел что сказать.

— Клеменсия, «забывать» — слово опасное. Не произноси его больше вслух, не дай бог оно нас услышит и настигнет.

— А Соледад сегодня не пришла?

— У нее занятия с хором, ты же знаешь... — Благо отчет Гомеса он помнил наизусть.

— Ты уже видел Аврору?

— Она прекрасна... — Нежное, тонкое лицо так и стояло у него перед глазами.

— И играет точь-в-точь как ты. Я слышала, как она еще девочкой ласкала инструмент, словно у тебя училась, — с такой любовью... Тут вы с ней два сапога пара.

Внезапно на подоконник опустилась шумная стайка волнистых попугайчиков. Их возбужденный, беспорядочный гомон спутал мысли Клеменсии, словно в птичьем силке затрепыхалась и умолкла ее память. Она воззрилась на гостя с откровенным ужасом: