Мне вдруг захотелось позвонить Адаму, чтобы просто услышать его голос. Когда я в последний раз звонила ему безо всякой причины? Сам он с утра пораньше уехал в больницу, да и я весь день принимала в своем офисе пациентов. Если дела в операционной пойдут успешно, Адам вернется домой пораньше, и мы сможем поужинать в каком-нибудь ресторане. Нужно отпраздновать наш четырехмесячный рубеж. Ребенок должен был появиться на свет как раз к Новому году. Что может быть удачнее? Начало новой жизни для нас троих. Вот и с Адамом все должно наладиться. С тех пор как он узнал о моей беременности, в наши отношения закралась какая-то неловкость. По правде говоря, неловкость эта присутствовала там и раньше, но мы старались закрывать на нее глаза, поскольку не знали, как от этого избавиться. Но с сегодняшнего дня все изменится. За ужином мы обговорим наше будущее, все те радужные перспективы, что замаячили наконец перед нами. Может даже, составим список имен – занятие, к которому прежде мы не осмеливались приступить. А потом вернемся домой и займемся любовью – совсем как в былые времена, пока это не превратилось для нас в очередную попытку зачать ребенка. Когда-то нам было хорошо в постели, и мне хотелось, чтобы время это наконец вернулось.

Чуть впереди, над входом в один из отделов, я увидела вывеску «Детская мебель» и тут же поспешила туда. Без сомнения, это было именно то место, о котором толковала Кэти. Стоило мне шагнуть внутрь, и меня окутало новой волной лимонного аромата. Помещение оказалось заставлено мебелью, но в размещении ее не было ничего случайного или хаотичного. Белые кроватки, шкафчики и стулья располагались по одну сторону, светло-коричневые кроватки, столики и качалки – по другую. Я задрожала от предвкушения, желая осмотреть все сразу. С каждой вещи свисала табличка, гласившая, что некоторые оригинальные детали были заменены – в связи с изменившимися требованиями безопасности. Убрали свинцовую краску. Сдвинули плотнее прутья на решетчатом ограждении кроваток. Что и говорить, вещи выглядели просто восхитительно. Хотя мы с Адамом так и не решились переделать одну из спален в детскую, мы распланировали там все – вплоть до последней детали. Нам было проще представить роспись, которой мы украсим стены детской, чем самого ребенка. Но теперь все изменится.

Я провела в этом отделе почти час, впечатывая все необходимое в свой BlackBerry. Цены. Контактная информация, позволявшая связаться с хозяином магазинчика. Прочие мелочи. Наконец, с большой неохотой, я покинула это чудесное место. На покупку я так и не решилась. Не сейчас. Пока что я не готова была испытывать судьбу.

Когда родится малыш, мне будет почти тридцать пять. Поздновато для первенца, но меня это не слишком смущало. Для первенца. Потом, разумеется, будут и другие – один… может быть, два. Или целая куча, подумала я, вновь ощутив радостное головокружение.

Адам позвонил мне, когда я входила в дом.

– Я тут сегодня допоздна, – сообщил он. – Наметилась парочка срочных операций, так что я буду занят. Как ты, в порядке?

– Все замечательно, – ответила я, открывая заднюю дверь и выпуская в сад Чонси. Лишь секундой позже я заметила четырех оленей, мирно жующих наши азалии. Чонси разразился бешеным лаем и устремился вниз по ступеням. Олени флегматично подняли голову и окинули его равнодушным взглядом. Они прекрасно знали, что бояться им нечего.

– Что с Чонси? – спросил Адам.

– Олени, – ответила я, предусмотрительно не упомянув про азалии.

Адам считал оленей очень милыми – до тех пор, пока дело не касалось нашего двора.

– Перекусишь в больнице? – поинтересовалась я, понимая уже, что праздничный ужин придется отложить на завтра.

– Да. – Последовала небольшая пауза. – Я буду работать сегодня с Лизой, – упомянул он свою коллегу, нашу общую приятельницу. – Как думаешь, могу я рассказать ей о Полливог?

Я улыбнулась. От отца ребенок должен был унаследовать фамилию Поллард, и пару недель назад Адам начал называть его – или ее – Полливог. Это значило, он проникся уверенностью в хорошем исходе. Я почувствовала легкий укол беспокойства при мысли о том, что муж расскажет обо всем Лизе, но тут же подавила в себе эти чувства: пора поделиться с миром нашим счастьем.

– Разумеется, – ответила я.

– Вот и славно. Давай посидим сегодня подольше, поболтаем до рассвета. Идет?

Конечно!

– Жду тебя с нетерпением, – сказала я.

Съев салат и покормив Чонси, я поднялась наверх и устроилась в комнате, которую мы собирались превратить в детскую. Пока что там не было ничего, кроме кресла-качалки. Плевать, если эта старая, потертая штука окажется некстати среди мебели, которую я рассматривала сегодня в магазине. Еще моя мать укачивала и кормила в ней сначала Ребекку, а потом и меня. Это был один из немногих предметов обстановки, который достался мне от родителей. У Ребекки и вовсе не было ничего подобного. Она занимала комнаты на втором этаже дома, принадлежавшего Доротее Ладлоу, и вся ее мебель являла набор случайных вещей. Ребекка чаще всего находилась в разъездах, и ее мало беспокоили подобные пустяки. А вот я жалела, что нам не хватило предусмотрительности сохранить побольше вещей из родительского дома. Но в то время мы были еще подростками, и последнее, что беспокоило нас, – это мебель. Даже качалку я сберегла только потому, что меня убедила в этом женщина из социальной службы. Она заявила мне и Ребекке, что со временем эта вещица нам очень пригодится, а у нас просто не было сил, чтобы спорить с ней.

Поудобнее устроившись в старом кресле, я мысленно заполнила комнату мебелью, которую видела сегодня в магазине. Она прекрасно впишется сюда, и еще останется место для фрески на стене. Я осторожно положила руки на живот. «Как думаешь, малыш, что мы там нарисуем? Животных? Что-нибудь вроде Ноева ковчега? Или лучше птиц и рыб?» Надо же, я мечтаю, мелькнула у меня мысль. Когда в последний раз я позволяла себе помечтать?

«Ты – редкая штучка, – сказал мне как-то Адам в самом начале нашего знакомства. – Наполовину доктор, наполовину мечтатель. Ученый и романтик в одной очаровательной упаковке». Как же прав он был, и насколько трудно бывало примирить между собой эти несхожие черты. Я с легкостью могла представить себя домашней мамочкой, вся жизнь которой вращается вокруг семьи и детей. С другой стороны, мне нравилась моя работа. И я понимала, что смогу совместить обе эти сферы. В течение следующих пяти месяцев я планировала продолжать свою врачебную деятельность – до тех пор, пока не настанет время рожать. В том случае, конечно, если с беременностью не будет никаких проблем. Шестнадцать недель. На этот раз все должно кончиться хорошо.

Перед сном я вывела Чонси на прогулку. На улицах было тихо и пустынно. Луна пряталась за серыми складками облаков, и в воздухе клубился легкий туман. Этот август выдался на редкость сырым. Проходя под очередным фонарем, я заметила, что шкура Чонси блестит от крохотных капель осевшей влаги. Дома на нашей улице представляли собой причудливую смесь стилей. Старинные кирпичные постройки, вроде нашей, соседствовали с современными жилищами. Густые заросли отделяли один участок от другого, а по обеим сторонам дороги тянулся длинный ряд деревьев. Обычно на вечернюю прогулку с нами ходил Адам, ну а сегодня в этой густой темноте мне было слегка не по себе. Чонси мирно брел рядом – крупный пес, не меньше ста фунтов. Помесь сенбернара и немецкой овчарки. Чонси отличался грозным видом и на удивление мирным нравом. Он обожал детей, и это стало одной из причин, по которой мы взяли его из приюта тремя годами ранее. Тогда мы еще не знали, что с детьми придется повременить.

Укол боли был еле ощутимым – любая другая на моем месте просто не заметила бы его. Но я уже испытывала раньше нечто подобное: кулак, медленно и неотвратимо сжимающийся вокруг моих внутренностей.

«Только не это, – прошептала я. – Ну же, уходи».