Том Эрскин встал и заключил неожиданно резко:

— Этот ирландский маскарад — безумие. Как сможете вы работать, если на вас нападают, не дав даже начать? Полагаю, вы взяли имя реально существующего человека?

— Разумеется. Но его мало кто знает в лицо. Поверьте, мы постарались все хорошенько продумать.

Наверное, помогла золовка Лаймонда, ирландка Мариотта. Эрскин воскликнул:

— Так, значит, вы едете к французскому двору, чтобы король вас научил, как выгнать англичан из Ирландии? — Тут он осекся. Ирландский план всегда казался ему безумным, достойным самонадеянного глупца. Но он ничего не сказал и в награду удостоился объяснений, до которых Лаймонд снисходил редко.

— Да, — подтвердил Лаймонд. — Это — самый легкий путь внедриться в избранный круг неузнанным. Думаю, король Генрих сделает пребывание О'Лайам-Роу во Франции долгим и роскошным, чтобы он вполне прочувствовал все прелести возможного союза. Я, во всяком случае, на это надеюсь.

Эрскин невольно повысил голос:

— А покушение? Вы ведь не сможете попросить у французов защиты, чтобы телохранитель всюду таскался за вами? Кто стоит за всем этим?

Голос Лаймонда был исполнен злорадства:

— Забавно было бы докопаться кто. Как вы думаете, чем королева-мать дорожит больше — своими союзниками или своей жизнью? — Говоря это, он снял щеколду со ставней.

— Он полагает, что без французских солдат и французских денег ей не отбиться от англичан.

— А здесь, среди французов, есть партия, которая не одобряет политику Гизов, разбазаривающих за рубежом доброе французское золото. Надеюсь все же, — добавил Лаймонд, открывая окно, — что ничего серьезного не случится. Я сюда приехал развлечься.

Стоя рядом с ним, Эрскин неожиданно выпалил:

— Почему вы вообще приехали? Ведь не из-за королевы-матери?

— Королева-мать, — сказал Лаймонд, — и вы это понимаете так же хорошо, как и она сама, — предложила мне свой план лишь затем, чтобы привлечь меня на свою сторону, но ей это не удастся. В ее распоряжении сотни информаторов.

— И за каждым из них следят, — сухо возразил Том Эрскин. — Даже за моей женой.

— Я прекрасно представляю себе, — отчетливо проговорил Лаймонд, — что от меня ничего особенного не ждут. Я просто должен вызвать призрак, высвистать дьявола из морской пучины. И порадовать друзей вниманием и заботой. Времени у меня хватит на все.

Наступило неловкое, гнетущее молчание. Наконец Лаймонд поднял руку, непривычную без перстней, и положил ее на широкое плечо советника.

— Езжайте во Фландрию, заключайте ваши договоры, а здешние оргии оставьте мне. — Он отвел взгляд, повернулся к подоконнику и проскользнул в окно. — Где ты, милая Клото?

Ночь стояла темная. Том Эрскин склонился посмотреть, как хмурой богине достанутся жаркие объятия; затем мелькнула легкая тень — и поруганная мойра 5) осталась одна.

Этой же самой ночью, в более поздний час, стражник, проходя мимо отеля «Порк-эпик», заметил красное зарево за одним из решетчатых окон. Он забарабанил в дверь; поварята перебудили весь дом, а взрослые повара, конюхи и мясники ринулись наверх, в комнату О'Лайам-Роу.

Балдахин над кроватью был весь охвачен пламенем, деревянные панели на стенах тоже занялись. Со щетками, скатертями и ведрами воды слуги бросились к кровати, продираясь сквозь клубы едкого дыма, и распахнули пылающие занавеси.

Кровать была пуста — лишь съежившаяся, одинокая ночная рубашка лежала там.

Главный конюх вкупе с Робином Стюартом возглавили отчаянные поиски, которые длились, пока огонь не погас. Они обнаружили мастера Баллаха, от которого несло водкой, крепко спящим в чулане, и оставили его там. О'Лайам-Роу они нашли на чердаке, где он лежал, зарывшись в солому, рядом с Доули. С кротким изумлением воззрился он на освещенные фонарем лица, что склонились над ним, а когда завершилась взволнованная повесть, рассыпался перед главным конюхом в самых изысканных соболезнованиях. Ему, объяснил ирландец, стало холодно под простынями, и он забрался к Пайдару Доули в уютное гнездышко, где, к слову сказать, они и спали сладко, как пара только что снесенных яичек. Принц поднялся, завернулся в свой забрызганный солеными волнами фризовый плащ и отправился взглянуть на ущерб.

Опрос свидетелей и поиски виновных продолжались около часа при участии слуг, хозяина гостиницы, стражника и О'Лайам-Роу. Наконец Стюарт счел инцидент исчерпанным и отправил всех спать. Выяснить удалось немногое. Слуги скорее всего были тут ни при чем: сами они считали, что к пожару привел какой-нибудь дикий ирландский обычай. О'Лайам-Роу понятия не имел, что привело к пожару, да и знать не хотел, а только искренне забавлялся переполохом.

Когда наконец толпа схлынула, оставив принца в его комнате наедине с новой кроватью и Тади Боем, который поднялся наконец, собираясь разделить с хозяином ложе, О'Лайам-Роу закинул назад золотистую голову, зевнул, сбросил плащ и забрался в постель. Смуглый оллав не спускал с него глаз.

— Пресвятые угодники! Неужели ты взял в эти дивные края всего одну ночную рубашку?

— Правда твоя. Счастье еще, что ее на мне не было в тот самый момент. Полагаешь, это случайность? — осведомился О'Лайам-Роу, приподняв голову с подушки.

— Нет, не случайность.

— Да неужели? — Принц Барроу неожиданно открыл один голубой глаз. — А то, что мы едва не потонули сегодня вечером, — это тоже случайность?

Тимпан сладкозвучный едва удостоил хозяина взглядом.

— Сомневаюсь, — сказал он, аккуратно снимая куртку и скатывая ее. — Ваши раздоры меня вообще-то не касаются. Но уверен: кому-то очень не хочется, чтобы ты встретился с королем Франции.

Вождь клана потянулся и заложил руки за лохматую голову.

— Я уже об этом думал, — согласился он. — Но пойди-ка ты найди в наших краях парней, которые были бы на такое способны. Темной ночью угостить кинжалом — еще туда-сюда, но и на это мои земляки не горазды: уж больно лень одолела.

— Может быть, англичане? — предположил Тади.

— Правда твоя. Эти ребята любят бесчинствовать на море. Но я думаю, — сказал О'Лайам-Роу, спокойно улыбаясь на своей подушке, — что им выгодней иметь меня в союзниках и живым, чем так вот, за здорово живешь, размазать по палубе. Мы с тобой еще и в Англии попируем, а? Что ты на это скажешь? — Оллав пожал плечами. Филим добавил: — Поди-ка сюда, дружок.

Тади Бой не спеша подошел к кровати. О'Лайам-Роу приподнялся на локте, не сводя голубых глаз со смуглого, непроницаемого лица секретаря.

— Жалеешь, что поступил на место, а?

— Пока нет.

— Да нет, жалеешь, мастер Баллах. Другого бы тебе надо хозяина — нарядного, нежного, кроткого, как овечка. Разве не так, а?

Оллав не шелохнулся.

— Ты меня гонишь? — спросил он.

— Бог с тобой — конечно нет, — радушно проговорил О'Лайам-Роу. — По мне, так легче лишиться глаза. Всем известно, что я по-французски не говорю ни слова, да и английский мой изрядно хромает, особенно когда я тороплюсь. Конечно, оставайся, коли есть желание.

Напряженное лицо оллава расслабилось. Он отвернулся и, метким броском закинув куртку на стул, вновь принялся раздеваться.

— Если Пайдар Доули вытерпел двадцать лет, я-то уж несколько месяцев продержусь, — заключил он.

— Пайдар Доули — прирожденный враль. Не жди ни слова правды от человека с кривыми зубами. Дурной знак, когда собственные зубы от стыда корчатся, не могут такие россказни выносить. Ты его последнюю байку слышал?

— Есть там что слушать-то?

— А вот погляди. Когда начался пожар, наш Пайдар услышал, как кто-то открывает окно, и потом вышел на улицу посмотреть, не осталось ли следов. Помнишь ты это искусственное море, которое они тут налили на рыночной площади?

— Помню.

— А наш друг-поджигатель в спешке забыл. Вляпался туда и наставил мокрых следов по всей улице. Однако следы оборвались.

— А если оборвались, то о чем говорить?

— Правда твоя, да только вот какое дело: следы принадлежали человеку без правой пятки.