Трубить в рог уже было некогда. И ручей, и вершины холма остались далеко слева; за лугом, который они проскакали, начался подлесок; затем покрытая листьями, пружинистая земля уступила место заросшей сорняками пашне и наконец показались плиты известняка. Тут и там виднелись карьеры, ямы, подземные выработки — очевидно, охотники слишком близко подъехали к берегам Луары. Стюарт, который, неуклюже подпрыгивая, скакал посередине, услышал, как О'Лайам-Роу выругался. Оказавшись на такой пересеченной местности, заяц непременно уйдет.

Но тут им повезло. Далеко впереди показался какой-то мужчина средних лет в рабочей одежде: он махал своей суконной шапкой, кричал и подпрыгивал так высоко, что его широкие штаны хлопали на ветру. Когда-нибудь раньше он наверняка заработал на этом крону и в этот раз конечно же ее получил. Заяц развернулся, постоял немного в нерешительности, а затем круто изменил направление и стал пробиваться обратно к лугу.

Луг лежал перед ним, поросший густой травою, полого поднимающийся вверх, спускающийся к ручью, а затем упирающийся в холм, на вершине которого ждали те, кто уже затравил своего зайца, — черные, покатывающиеся со смеху фигуры на фоне холодной голубизны небес. Если гнать зайца по лугу, он опять-таки достанется герцогу.

Рука Сент-Андре взметнулась вверх. Все остановились, вспотевшие, резко подпрыгнув в седле; отставшие кое-как пробирались по известняку, хрустящему под копытами, — и вот доезжачий, повинуясь приказу, проехал вперед с безмолвным гепардом. Маршал что-то сказал. Проворно и легко соскользнул ремень, с морды сорвали маску, и глаза гепарда, выпуклые, стеклянные, коричневые, как торф, устремились на добычу. Затем смотритель в плотных перчатках ухватил хищника за бока и бросил на землю. На какое-то мгновение гепард пригнулся, пушистый, покрытый бледными пятнами, прижав уши с кисточками, затем спина его напряглась и дернулась, как бич, мощные лапы упруго сжались — и огромная кошка ринулась вперед по широкому лугу, приникая к земле, двигаясь волнообразно, неотвратимая, как сон.

Как бы мягко ни ступал гепард, заяц заслышал его шаги. Мускулы его напряглись, прыжки стали длиннее, расстояние между следами увеличилось до восьми, до девяти футов; уши с темными кончиками то и дело мелькали в высокой траве. Вот заяц прыгнул в очередной раз — и в короткой шерстке на его шее ярко блеснуло что-то зеленое, а затем погасло в тени.

Сент-Андре внезапно застыл в седле. На пестрой маленькой лошадке Тади сощурил свои синие глаза. Но Робин Стюарт, лучше других поднаторевший в дворцовом хозяйстве, тотчас же понял, в чем дело. Когда гепард, стремительный, как лавина, набрал наконец полную скорость, Робин Стюарт пришпорил коня и бросился следом, громко крича; голос его казался тонким в холодном, пронизанном солнцем воздухе:

— Черт побери! Это же ручной зайчик! Вы гоните зайчика королевы!

Его услышали на вершине холма. Какое-то мгновение никто не двигался ни с той, ни с другой стороны, но во внезапно вспыхнувших лицах можно было прочесть и страх, и раздражение, и гнев.

Гибель ручного зверька — не лучший способ заслужить королевскую милость. Самые разные чувства испытывали те, кто стоял рядом с Сент-Андре, но лишь на лице О'Лайам-Роу выразилось сострадание. Тади Бой сидел в седле столь же неподвижно, как ранее гепард на своей подушке. Ибо маленький ручной зайчик был, несомненно, обречен. Большеголовый, неловко подпрыгивающий, он переплыл ручей и был на полпути к холму, но позади него показалась уже длинная спина и мощные, ритмично двигающиеся плечи огромной кошки, желтой, как дым, и расстояние начало сокращаться. Робин Стюарт, безнадежно отставший на своей изнуренной лошади, никак не поспевал вовремя. И ни одна лошадь ни с той, ни с другой стороны не могла уже настичь зайчика королевы Марии раньше гепарда.

А зайчик начинал уставать. Дар любви, посвященный Венере, вскормленный диким тимьяном и идущий на голос флейты, молодая зайчиха в ошейнике, усеянном изумрудами, никогда не имела врагов: ей и во сне не снились бамбуковые заросли Ганга и плавно скользящая смерть, таящаяся там. Зайчиха задыхалась, глаза ее побелели; все ближе и ближе слышала она тяжелую, мягкую поступь, и страх волна за волной поднимался к ее трепещущему сердечку — и вот, перекрывая шелест травы, далекий лай собак, неровный галоп усталой лошади, тихий, тревожный ропот и звяканье сбруи, раздался знакомый голос; маленькая, белая, словно фарфоровая кобылка выехала вперед, потянуло знакомым запахом, появилась знакомая фигурка, и наконец послышался зов:

— Сюзанна!

Изо всех своих сил, не жалея в кровь сбитых лапок, зайчиха отвернулась от распахнутого, неприютного горизонта и направилась к маленькой королеве. Далеко позади гепард развернулся тоже, не сводя бесстрастного, гипнотического взгляда с мелькающего белого хвостика, маленькой лошадки и рыжеволосой всадницы.

Герцог Гиз на вершине холма внезапно и сильно вонзил шпоры в бока своей лошади и устремился к племяннице. Все, кто был внизу — и всадники, и пешие, — в отчаянии и страхе ринулись вперед. Но еще раньше стальная рука схватила запястье О'Лайам-Роу, и звонкий голос Лаймонда отчетливо произнес:

— Луадхас.

На какое-то мгновение между ними установилось неловкое, полное боли, молчание. Потом О'Лайам-Роу нагнулся и что-то сказал. Не веря своим ушам, выслушал его маленький фирболг, затем наклонился, снял легкую сворку и направил волкодава Луадхас следом за гепардом.

Благородное животное, Луадхас великодушно и честно подчинилась команде. Она могла бы справиться с волком, но эта чуждая, зловещая краса, это гибкое тело, скользящее среди трав, составляло часть неведомой стихии. Луадхас бежала вверх по склону, хвост ее развевался, жесткая шерсть стояла дыбом, длинные ноги поднимались высоко, и сколь бы стремительно ни сокращалось расстояние между гепардом и зайчихой, расстояние между собакой и гепардом стало сокращаться еще быстрее. Ореховый прутик, зажатый в правой руке О'Лайам-Роу, переломился надвое.

Зайчиха изнемогала. Сердце рвалось у нее из груди. Задыхаясь от усталости и страха, ничего не видя перед собой, она бежала на голос хозяйки, и дорогие каменья на ее ошейнике сверкали и переливались в беспощадных солнечных лучах.

И фарфоровая лошадка с самой легкой, самой невесомой из всадниц скользнула с вершины холма и устремилась вниз быстрей, чем все остальные. За несколько ярдов от зверька Мария высвободила ноги из стремян и спрыгнула на землю — и в это самое мгновение мерин герцога поравнялся с ней. Она рванулась вперед, маленькая лошадка отскочила в сторону, и дядюшка королевы одной рукой вцепился ей в плащ.

Мария споткнулась. Она плакала, волосы прилипли к разгоряченному лицу, слезы струились вдоль носа и по подбородку. Зайчиха сделала последний, мощный прыжок и застыла неподвижно посреди луга, довольно далеко от девочки. Мария вырвалась и бросилась вперед, а чуть поодаль раздвигалась и шелестела трава.

Бесстрашно, как все, что делал этот молодой, отчаянно смелый воин, герцог Гиз соскочил с седла, схватил девочку, одной рукой подобрал зайчиху и бросил ее ближайшему всаднику. Робин Стюарт подхватил вялое, теплое, поникшее от изнеможения тельце, а герцог посадил Марию на свою отчаянно рвущуюся лошадь и сам вслед за нею вспрыгнул в седло.

И снизу, и сверху к Гизу и к девочке устремились всадники, но гепард опередил всех. Раздвинулись травы, и все увидели знак лиры на морде, и мощные передние лапы, и шелковистый, желто-белый живот. Маленькая Мария вцепилась в седло, и гепард кинулся к мерину Гиза, не сводя топазовых глаз с рыжеволосой головки. Хищник даже не остановился ни на минуту. Его лишили законной добычи — и вот, разъяренный, он сделал последний рывок, примерился и прыгнул. Герцог с девочкой на руках повернул боком испуганную лошадь, но выпущенные когти не коснулись его. Прокладывая себе путь в траве, показалась лохматая, пятнистая собака. Мелькнула тонкая, остроконечная морда; длинные, покрытые жесткой, спутанной шерстью ноги на мгновение коснулись земли — и Луадхас, волкодав ирландской породы, с отвагой, доставшейся ей от предков, собрала все свои силы и бросилась на гепарда.