В глубине Гранмонских низин, среди смятой травы и сора, вдалеке от праздничного шума шесть слонов стояли в ряд под обширным тридцатифутовым шатром, воздвигнутым специально для них несколько дней назад. Каждый из них был привязан канатом за заднюю ногу, и хоботы мирно шевелились в предвкушении охапки мягкого сена, которое разносил мальчик-служитель. Небольшие клубы пара вырывались у них изо рта. Их дыхание казалось теплым в бодрящем осеннем воздухе, а шкуры, мягкие, чистые, блестящие после купания, плотно охватывали мощные крупы, округлые, как полная луна. Только у вожака, стоявшего в самом конце ряда, кожа чуть заметно вздрагивала: вся его массивная спина была перебинтована и прикрыта тряпочками, а умные глаза потускнели.

Лаймонд, который какое-то время неподвижно стоял у входа, чуть пошевелился; мальчик, как раз извлекавший из ведра охапку сена, заметил его и что-то пробормотал на урду.

— Господин Абернаси? — спросил Фрэнсис Кроуфорд.

Мальчишка перепугался. Он попятился, не говоря ни слова, боком спустился на три ступеньки и куда-то исчез. За слоновником, у входа в палатку смотрителя, возникла неподвижная, безмолвная фигура в тюрбане. Изуродованный шрамом, бородатый и морщинистый, суровый джинн печатного станка Арчемболт Абернаси, главный смотритель королевских слонов, улыбнулся, показывая редкие, кривые и черные зубы, и рукой поманил посетителя. Лаймонд проследовал мимо слонов и зашел в палатку.

Внутри было довольно уютно: скамья, несколько табуретов, сундучок, в углу — тюфяк. На полу перед печкой с остатками еды — кусок грубой мешковины. И возле холщовой стенки — стойка для оружия: секач, копье, меч, несколько ножей и кожаный браслет погонщика слонов с пятью налитыми свинцом хвостами.

Абернаси в безукоризненно чистом кафтане с высоким воротником стоял у своего арсенала. Лицо его под сверкающими складками тюрбана казалось пергаментным, и весь он походил на увитого драгоценностями крокодила Арсинои 22). Черные глаза неотрывно смотрели на Лаймонда.

Лаймонд, без оружия, весь оборванный и мокрый, тоже глядел на погонщика, слегка склонив голову набок. Потом, не говоря ни слова, сунул руку в свои лохмотья и извлек квадратную дощечку из грушевого дерева, ту самую, по которой Абернаси резал четыре дня назад.

Глаза погонщика блеснули. Помолчав еще немного, он что-то тихо сказал на урду.

— Надеюсь, — весело сказал Лаймонд, — что это было сделано из добрых побуждений. Полагаю, ты догадался, кто забрал дощечку.

Погонщик поклонился.

Длинный рот Фрэнсиса Кроуфорда еще больше растянулся в неудержимой улыбке.

— Упаси нас Бог от грифонов и прочих носатых тварей с Востока. Не надо, — сказал он, — не надо, приятель, так осторожничать: я сам из Шотландии.

Шрам поднялся еще выше, глаза сощурились, и среди черной курчавой бороды вновь показались скверные зубы.

— Иисусе Христе. Да это вы и есть, господин Кроуфорд, — сказал Арчемболт Абернаси, смотритель королевского зверинца, на чистейшем шотландском наречии с неподражаемым выговором города Пэтрик в графстве Глазго. — Это вы, а я-то стою и молчу, как болван: вдруг ошибся, хе-хе-хе. — Погонщик присел на скамью, кудахтая и пыхтя, как простуженная курица. — Хе-хе-хе, ну и попляшут у нас эти французы, ну и зададут им жару два проворных парня с берегов Клайда!

Лаймонд громко рассмеялся и бросил дощечку прямо на острый, как бритва, наконечник копья вырезанной стороной наружу. Герб дома Калтеров, который на его глазах Абернаси грубо изобразил на куске дерева во мраке Эриссонова подвала, теперь открыто глядел на них обоих при свете ясного дня. Абернаси, склонив голову, любовно рассматривал дощечку. Лаймонд сказал:

— Ты оставил это у Эриссона специально для меня. Как ты догадался, кто я такой?

— Мы с вами вместе сражались, — ответил Абернаси и, ухмыляясь, снял шелковый тюрбан. Голова под ним была абсолютно лысая. А лицо, вследствие какого-то волшебного, алхимического превращения, сделалось совершенно шотландским. — Тогда я был не у дел. Вы меня, должно быть, не помните. Но брата моего вы знали хорошо: бравый был вояка и долго оставался с вами и с вашими людьми. Сказывали мне, будто он умер, но выпивка его сгубила или англичане, я так и не узнал.

В голосе Лаймонда внезапно появились резкие нотки:

— И как же твое имя?

— Абернети. Арчи Абернети, — ответил погонщик слонов на службе у французского короля. Лицо его сияло от счастья.

— Так это Терки Мэт был твоим братом… — сказал Лаймонд и, почти не. сделав паузы, продолжил: — Он умер, да. Погиб на моей службе. Если хочешь, могу рассказать тебе как. А потом я уйду. Не собираюсь превращать это в семейную традицию.

Невысокий, коренастый погонщик вскочил на ноги.

— Иисусе Христе, да я больше ничего не желаю слышать. Всем приходит пора умирать — и разве плохой он встретил конец?.. И вот что еще скажу я вам прямо в лицо: я давно знаю цену Кроуфорду из Лаймонда, с тех самых пор, как служил у вас, и Терки был о вас того же самого мнения. Единственный раз во всей нашей жизни мы с ним хоть в чем-то согласились… Шрамы, которые вы тогда получили, поди, до сих пор еще не сошли — и я на девять десятых в вас был уверен. Настолько уверен, что и сейчас захотелось дать вам понять, что рядом друг… О черт! — вдруг воскликнул Арчи Абернети встревоженно. — Черт, ну и болван же я — присядьте-ка сюда, — уж так обрадовался, когда вас увидел, что и запамятовал, в каком вы состоянии. Ну, скажу вам, и пришлось же мне повозиться с моей большой скотинкой, с добрым моим малышом. Нехристи! Басурмане! Неужто управы на них не найти?.. — Он суетился, болтал, не закрывая рта, собирал какие-то тряпочки и наконец остановился. — Садитесь же. Сейчас пройдет. Потерпите чуток, и станет легче. Человека ли, зверя лечить — все одинаково. Но уж так мне не терпится узнать, — спросил Арчи Абернети, с великой нежностью снимая прожженную мантию с плеч Фрэнсиса Кроуфорда, — я просто сгораю от любопытства: как вы-то догадались, что я говорю по-шотландски?

Лаймонд взглянул на него снизу вверх. От боли, которую он долго терпел, не обращая на нее ни малейшего внимания, глаза его расширились и теперь до краев были наполнены смехом.

— О Боже, — сказал он. — Да ведь там, в реке, ты ругался напропалую и на все корки честил паршивого слона по кличке Хаги.

Арчи Абернети сделал все, что нужно: смазал ожоги и наложил повязки, после чего Лаймонд уснул как убитый на соломенном тюфяке. Проснулся он свежим и собранным — весь его холодный сарказм вернулся к нему.

Но смотрителя ничем нельзя было пронять.

— А как же без этого: уж такое лечение. Знаете сказку про девушку и про свечку из чистого критского гашиша…

— Если бы слону дали понюхать такую свечу весом в дирхем, он спал бы круглый год. Знаю, — сказал Лаймонд. — Но я-то ведь не Али Нур-ад-Дин, а ты, хоть лицо у тебя и помечено, вовсе не Мириам-кушачница 23). Я бы тоже мог, как Хаги, стоять себе и хлопать ушами, но времени у меня в обрез.

Смотритель расстегнул свой парчовый кафтан, под которым оказалась великолепная шелковая рубашка, короткие штаны и чулки. Он уселся, сложил руки на коленях и уставился на земляка, обнажив в улыбке черные зубы.

— Слышал я, что вы приехали с ирландским принцем, тем, у которого с головой не в порядке, — сказал он. — И последние три дня сидели под замком. Отчего ж, спрашивается, вас так разморило? Двери, что ли, взламывали по ночам?

Не вставая с тюфяка, Лаймонд подхватил парадный ятаган Абернаси и взмахнул им в воздухе.

— Зачем же двери ломать, когда Робин Стюарт стоит на страже?

Сморщенное, как орех, лицо преисполнилось злорадства.

— Ах, эта рыба сушеная. Лучник на службе у короля Гарри рассуждать горазд, а ума ни на грош. Он и мышку выпустит из мышеловки, если только та будет в штанах и в маске. Чуть что не так — он, глядь, уж и растерялся. Вы, полагаю, можете его за нос водить как только вам угодно. Его допустили к Мишелю Эриссону и каждый вечер бьются об заклад: что он еще выкинет.