«Темнота окутывает меня – сплошной мрак, от которого у меня внутри все дрожит мелкой дрожью. Нет. Это не мрак заставляет меня дрожать… а он. Я чувствую его присутствие, даже когда не могу видеть его. О да… я чувствую его! Каждой клеточкой своего тела, каждым нервным окончанием я чувствую его. Чувствую, как он подкрадывается ко мне. Как овладевает мною – даже не коснувшись меня. Я целиком в его власти – нагая, стою на коленях посреди ковра из мягкой шерсти. Туго стянутые ремнями лодыжки притянуты к бедрам, точно такие же ремни, крест-накрест обхватывающие грудь, стягивают руки за спиной. Из-за этого мое тело ноет от боли, острой и одновременно сладкой, невероятно возбуждающей. И хотя я чувствую себя беззащитной, но ловлю себя на том, что это невероятно возбуждает. Ничего подобного я никогда в жизни не испытывала и даже не представляла, что такое возможно. Это выглядит нелепо, знаю… мне страшно даже думать, что он сделает со мной, – но при одной мысли об этом меня охватывает возбуждение. А мне страшно… мне действительно страшно стоять тут – на коленях, в полной темноте. Страшно оттого, что мое собственное тело предало меня… что он имеет над ним куда большую власть, чем я сама. Оттого, до какой степени я сама этого хочу. Даже когда я пишу эти строки, я ловлю себя на том, что не узнаю себя… но когда я с ним, то становлюсь тем, кем он хочет меня видеть. Его покорной рабой – хотя и понимаю, что я не более чем марионетка в его руках. Он не обещал мне ничего – только обладать мною. Он никогда не будет моим – тогда как я принадлежу ему душой и телом. Я никогда не смогу подчинить его себе – как он подчинил себе меня. Я играю по его правилам – не зная, как они изменятся и что – или кто – станет частью новой игры, которой оборачивается каждая наша новая встреча. Прошлым вечером, когда луч карманного фонарика внезапно остановился на мне, выхватив из темноты мое тело, когда мрак расступился, и он шагнул ко мне, я увидела, что рядом с ним стоит еще какой-то человек, и это потрясло меня до такой степени, что я онемела. Их было двое – двое! Один из них – тот, кого я презирала, кого на дух не переносила, и он это знал… и все же именно его он позвал, чтобы вместе с ним обладать мной. Я хотела возмутиться. Я должна была возмутиться. Но там, в той комнате, я уже не была Ребеккой. Я была просто его собственностью. Может, когда наступит утро, когда он уже не сможет коснуться меня, когда его не будет рядом, я смогу снова быть собой… снова стать Ребеккой. Только теперь я уже не уверена, что знаю ее… знаю себя. Кто же ты на самом деле… какая ты, Ребекка Мэйсон?»

Я задыхаюсь… меня окутывает непроглядная тьма, поглотившая меня, когда на складе, где я брожу в лабиринте контейнеров в поисках хоть какой-то ниточки, способной навести меня на след Ребекки Мэйсон, внезапно погас свет. Я вдруг неожиданно стала персонажем фильма ужасов, одного из тех, что всегда ненавидела – девочкой, которая вечно делает именно то, что делать нельзя, и чье окровавленное безжизненное тело заполняет экран перед тем, как на нем появляются титры. Но я, Сара Макмиллан, всегда отличалась здравомыслием – поэтому прикрикнула на себя, пристыдив за неразумное поведение. Внезапное отключение электричества не редкость для Сан-Франциско, напомнила я себе, в последние пару месяцев такое случалось нередко – худшее из того, что мне грозит, это наступить в темноте на крысу.

Но разве не это твердит себе перепуганная насмерть девочка из фильма ужасов перед тем, как ее убьют? Ничего страшного, просто отключили электричество. Это всего лишь кино. Я поступила глупо, явившись сюда одна, да еще ночью – а ведь раньше я всегда старалась поступать разумно. Здравый смысл подсказывал, что тут может быть опасно, однако я велела ему заткнуться. Беда в том, что я была в отчаянии – мысль о том, что нужно найти Ребекку, сводила меня с ума, и не хотелось вспоминать, как утром я написала Крису, что скучаю по нему, а он ничего не ответил. Он уехал из города на пару дней, чтобы принять участие в какой-то благотворительной акции, но меня мучило подозрение, что эта поездка помогла ему понять, что сам он ничуть не скучает по мне. Убедить себя в этом оказалось несложно – в конце концов, накануне вечером он поступил со мной очень скверно, и я реагировала на это именно так, как, по его словам, я должна была, и чего я поклялась не делать – оттолкнула его. Проще говоря, сбежала, мысленно добавила я, вспомнив слово, которое частенько использовал Крис, когда в очередной раз брался предсказывать мое поведение.

Жуткую тишину прервал негромкий щелчок, и мне разом стало не до Криса с его упорным нежеланием отвечать на мои эсэмэски. Я лихорадочно пыталась понять, что это за звук – тщетно. О да, теперь я понимала, какого сваляла дурака, явившись сюда. Обычно я стараюсь не делать глупостей – и, как правило, мне это удается, – но уж если делаю, то с размахом.

Я застыла, не осмеливаясь не только шелохнуться, но даже дышать – потом до моего слуха долетело чье-то хриплое, с присвистом, дыхание, и в первый момент я даже не сообразила, что это дышу я сама. Я пыталась заставить себя стоять тихо – напрасная попытка. Словно чья-то безжалостная рука сжала мне горло – я задыхалась, воздух почему-то отказывался поступать в легкие. Я пыталась вздохнуть – и не могла. Я хватала воздух пересохшими губами, чувствуя, что вот-вот задохнусь. Это удушье, обреченно подумала я. Да… точно. Я еще не успела забыть это чувство, знакомое мне с того дня, когда пять лет назад врач, вышедший из палаты, где лежала моя мать, объявил, что она умерла. Даже понимая, что со мной происходит, я продолжала судорожно втягивать в себя воздух, зная, что тем самым только выдам свое присутствие. А вот чего я никак не могла взять в толк, так это почему, понимая, что со мной, я ничего не в силах с этим поделать.

Внезапно до меня дошло, что я стою – а я решительно не помнила, как поднималась на ноги. Руки у меня разжались, и бумаги разлетелись по полу – а я решительно не помнила, что держала что-то в руках. Крик застрял у меня в горле – страх толкал меня в спину, подсказывая бежать. Животный ужас оказался настолько силен, что я даже сделала крохотный шажок, однако еще один чуть слышный щелчок заставил меня прирасти к полу. Взгляд метнулся к двери – однако меня по-прежнему окружала темнота. Я не могла различить ничего – ничего, кроме бездонной черной дыры, готовой поглотить меня в любую минуту. Еще один чуть слышный щелчок. Что означает этот звук? Внезапно моего слуха коснулся едва различимый шорох – звук шагов, как показалось мне в тот момент, – явно приближающихся к двери. В крови моей кипел адреналин – думать я была не в состоянии, могла только действовать.

Вытянув перед собой руки, я двинулась в том направлении, где было меньше всего вероятности на что-то наткнуться. Дверь, дверь, дверь… где же эта чертова дверь, лихорадочно гадала я. Мои руки шарили в пустоте – внезапно я ощутила прикосновение чего-то холодного, металлического. Чуть не зарыдав от облегчения, я с треском захлопнула дверь. А что теперь, спохватилась я. Нужно ее запереть. Но как? Боже… я не могла этого сделать. Реальность произошедшего обрушилась на меня, придавив к земле. Замок был снаружи, стало быть, тот, кто стоял по другую сторону двери, мог – о Господи! – запереть меня внутри. Или… я похолодела. Что, если тот, чье присутствие я почувствовала, успел проскользнуть внутрь до того, как я захлопнула дверь?

Вздрогнув, я резко обернулась, прижалась спиной к двери и вдруг вспомнила, что в кармане куртки должен быть сотовый. Попыталась нащупать его и не смогла. Поглотившая меня темнота лишила не только возможности видеть, но и всякой способности соображать. Как же это я сразу не подумала о телефоне? Наконец удалось нащупать его, но мобильник, выскользнув из моих ослабевших пальцев, со стуком упал на пол. Окончательно потеряв голову, я рухнула на колени и принялась шарить в темноте. Наконец мои пальцы наткнулись на плоскую пластиковую коробочку, зато теперь я никак не могла нащупать кнопку и разблокировать телефон.