Так та моя жизнь завершилась, и снова я долго пребывал вне ее, пока в следующей не оказался, что привела меня сразу к самой власти, можно сказать, отродясь. Родился я уже принцем и дело то было где-то в теплых краях. Сейчас уже не помню, как то государство небольшое обозначалось, но королем я стал, можно сказать, очень быстро после своего рождения. Возможно, так власть на меня предыдуще подействовала или что другое в душе моей сотворилось, но стал я ту власть саму ненавидеть воочию за всё преклонение ее перед самим собою. То есть, приходилось все время бороться за нее, так как все иные также хотели того добиться и стать, подобно мне, королями. Став королем, я вмиг обустроил все, как надо, обозначив лишь самого себя во всех наследиях и даже после смерти право такое закрепил за собой, чтоб люди ту повинность чтили и в ряды-годы соблюдали молебен особый по моему же возвращению обратно. И надо сказать, что люди тому подчинились. Молитвы еще при жизни мне чинили, отчего я сам как бы из себя восставал и словно раздваивался на свету денном, чем поражал многих, в том числе и самого себя, так как видел то со стороны, глядя в простое зеркало. То была сила молитвенная такая в самых простых людях состоящая. С той поры я и поверил в молебен тот разный и начал понемногу сиим делом заниматься, изучая дела те, что необходимы были для знаний таких.

Так со временем я из великого сластолюбца к жизни какой начал в другого превращаться, которому по большей части сила была нужна пророждения всякого вне самого ведома людского. Сила та давала мне многое. Ту же власть, те же наслаждения и наименьшую степень сопротивления со стороны какой другой. Быстро усвоив все то, я вмиг в другой образ переродился и спустя время смертного часа своего, занял подобающее мне место в чертогах города одного, соединяющего в себе всю власть мирскую и уже, как говорят, божескую на Земле. Стал я папой со временем и так меня все величали при жизни следующей той. Сладости души моей не было предела. Я, наконец, возымел всё, что хотел и пользовался им до предела. Конечно, были кое в чем ограничения, но со временем и с теми трудностями душа моя справилась и повелевала всеми так, как сама хотела. Все мы грешны на земле этой, а потому грех какой я сам отпускал, не забывая при этом самого себя и тех же подчиненных мне близких. Долго служба та моя продлилась и может быть длилась бы и сейчас, не вмешайся Бог во все дело, вмиг высвободив ото всего и поправ на корню все мои истинные прегрешения. Так вот я без души своей родной остался или точнее, пользуюсь только частью ее, все же остальное где-то в другом месте пребывает, ожидая часа какого-то другого.

Тут уже сам Бог вмешивается, не дав немного договорить душе той.

– Вижу, что на пользу тебе то пошло. А то неизвестно, чем бы и закончилось. Слишком уж деятельность свою развил неистовую в вере той великой, мною людям приданной, как отдельную величину совести их земной. Поживешь так пока при жизни той, что я тебе оставил и может, поправишь тем самым все дела свои в тех самых жизнях, о которых рассказал. Анафему наложило на тебя само время. В нём и искупать все будешь и время твое на то пришло.

Здесь надо сказать, что-то действительно с тою душой случилось, так как вмиг вся затряслась она, огнем каким-то внутренним вспыхнула и искрами со всех сторон обдалась.

– То так высвобождается она от своего, – Бог ту ситуацию поясняет и придает несколько силы душе той, чтобы она в более нормальное положение возвратилась и, как говорится, в чувства свои пришла.

Совсем скоро все то нормализовалось и на поверку уже более чистая душа вышла, мало чем похожая на ту, что была и перед нами исповедовалась.

– Теперь в путь дорогу ее отправляю, – говорит нам Бог и сходу окрещает душу ту. Тем самым позволяя ей самой прижизненного света денного добиться. – Так она быстрее дорогу в душу кому найдет, и дело свое сделает, мне самому подчиненное.

– Какое? – хотим спросить тут же мы, да Бог тот вопрос отводит и сам задает уже свой.

– А готовы ли вы душу такую принять к себе на проживание?

– Нет, упаси господи, – тут же крестимся уже мы и даже отступаем в сторону.

– Ну, ничего. Другие воспримут, кому она сама понадобится по делам ихним, и дело то мое исполнят в черед ее самой.

Что то за дело такое, естественно, пока мы не знаем сами, да и Бог не спешит пояснить то, и вместо этого уже другую душу воздвигает для разговора иного, словно в путь тот исторический приглашая, по которому мы все прошли, да только по сути дел всяких ничего и не знаем. Только догадываемся, да и то невпопад, и по большей части, кому как в голову что сбредет. Так вот оно и идет по времени, и все по одной дороге топчемся вместе того, чтобы в ногу с ним идти и развиваться далее.

Но подождем пока с выводами такими и дождемся очередного опроса души приземной, что уже на очереди стоит и так же огнем дышит, если не сказать, бьет копытами от своего нетерпения.

А надо отметить здесь, что после такого, души те облегчаются и вскорь в небо уходят, что им при жизни самой не дано от их сильного загрязнения. Но и об этом потом скажем, а пока очередную душу ту приглашаем и даем ей спокойно пройти к нам самим для опроса того исторического и попросту для всех нас познавательного.

Через время небольшое Бог приближает душу ту и на первый взгляд она не кажется нам какой-то вредной или опасной. Но так происходит недолго и вскоре по мере приближения того вся нутрь её как будто восстает и перед нами становится словно преграда огромная, по своей величине почти до неба, что у нас перед глазами имеется, достающая. Такова величина ее. Что ж, посмотрим, как она опасна и приготовимся просто ее выслушать.

С того и начнем.

– Как зовут тебя? – уже вместо нас сам Бог душу ту опрашивает и приборы все свои заблаговременно проверяет.

Душа та молчит пока. Тогда он снова что-то внедряет и от силы той душа как бы вскрикивает и тут же упрошать начинает.

– Ой, не бейте меня ни за что, ни про что. Что я вам такого сделала? – говорит она козлиным тихим голоском, как бы на ходу слова те воспевая.

– Отвечай на вопрос, – говорит Бог и уже почти руку заносит для удара повторного силой той, ему только ведомой.

– Ой, не бейте, все расскажу. Что было и чего не было, – душа, завидев то, запричитала и тут же мигом все о себе порассказала.

– Зовут меня Мемфисом тем великим, что когда-то города у других отвоевывал и сам потом великим стал благодаря дару внутреннему моему жестокости особой от самой природы. Римскую империю укреплял, без конца в походах состоял и желал премного богатства всякого для нее и себя лично принести.

– Удалось ли то? – строго Бог спрашивает.

– Да, удалось во многом. Только вот мало всем тем наслаждаться пришлось и по большей части уже последующие императоры то поимели, в доволь свою живя и в походах тех вечных не пребывая.

– Что, обидно стало за себя?

– И это имеется. Как же так. Я потрудился, а другие воспользовались. Но дань себе же я все-таки возложил одиночную и в ряды-годы вспоминают меня очень многие и даже именем причащаются в людской толпе сполна. Сплошь и рядом Александрами всех зовут, как и меня в свое время прозывали от великой похоти моей к чужому богатству и славе. Имя то я сам выдумал и так прозвался только потому, что и сказал предыдуще. Но люди того не знали, да и не было им дела до того тогда. Богатства империи всем ум тот затмили, не говоря уж о значении имен каких, что при том времени кому-то наделялись.

– Что ж славу свою подрастерял в годах, уже в иных жизнях состоя? – спросил Бог душу ту совсем сурово.

– Да, надоела мне она, опротивела, как увидел я опосля, что с теми богатствами случилось и как под их весом иные жизнь свою вели.

– Кем же стал потом? – далее Бог спрашивает душу ту прегрешенную во многом, в крови людской простой утопшую.

– Далее я вновь переродился и стал правителем каким-то где-то на островах больших. Долго та душа моя прежняя очищалась, да только спустя время большое на Землю и опустилась, в теле том выразившись.