— Бай, — сказала Катинка, — так это вправду от Агнес…

— Да, будь я проклят…

Бай сам умчался относить телеграмму незадолго до прихода вечернего поезда.

Баю еще ни разу не приходилось видеть, чтобы люди были так счастливы. Старики то смеялись, то плакали.

— Господи…. неужто это правда… Господи… неужели правда…

— Ну да, матушка… Да… — Старый пастор старался держаться спокойно.

Он шикал на жену и гладил ее по голове. Но потом молитвенно сложил руки.

— Нет, — сказал он, — это слишком большое счастье. — И заплакал сам, утирая слезы бархатной ермолкой.

— Да, да, — сказал он. — Господь милосерден, я всегда говорю, Господь милосерден…

Старый пастор хотел сам сообщить новость Катанке, он взял пальто, шляпу и рукавицы, потом снова все отложил и схватил Бая за руки:

— Довелось все-таки, начальник, — сказал он. — Довелось нам, старикам, дожить — дожить до этого счастья.

— Гм, конечно, у каждого свое…

— Теперь Андерсен поймет, поймет, что он потерял, — сказал старый пастор.

Он бестолково суетился и никак не мог закончить сборы. На прощанье пасторша угостила их земляничной наливкой.

По дороге старый пастор то и дело насвистывал песенку «Солдатик храбрый наш».

Пастор сидел у кровати Катинки.

— Да, — говорил он. — Господь соединяет любящие сердца.

Через неделю Агнес возвратилась домой.

Она влетела с платформы прямо в контору. В открытую дверь она увидела Катинку — та лежала на подушках с закрытыми глазами. Агнес с трудом узнала ее.

Катинка открыла глаза и посмотрела на Агнес.

— Да, это я, — сказала она.

Агнес вошла в спальню, взяла руки Катинки в свои. Опустилась на колени у кровати.

— Моя прелесть, — сказала Агнес, сдерживая слезы. Она приходила каждый день после полудня и оставалась у Катинки до вечера.

Разговаривали они мало. Катинка дремала, а Агнес, уронив на колени шитье, вглядывалась в худенькое личико на подушке. Из груди Катинки вырывалось слабое, свистящее дыхание.

Стоило Катинке шевельнуться, и Агнес снова бралась за шитье и проворно орудовала иглой.

Катинка лежала без сна. Она чувствовала бесконечную слабость, говорить она была не в силах. Начался приступ кашля. Она выпрямилась на постели, кашель разрывал ей грудь.

Агнес поддерживала ее. Катинка обливалась холодным потом.

— Спасибо, — говорила она, — спасибо.

Она снова откинулась на подушки и затихла. Из-за полога кровати она глядела на лицо Агнес, такое круглое и здоровое, на ее руки, решительно управлявшиеся с шитьем.

— Агнес, — сказала она, — поиграйте мне, пожалуйста, немножко.

— Вам лучше поспать, — сказала Агнес.

— О нет. Поиграйте, пожалуйста.

Агнес встала и подошла к фортепиано. Она негромко наигрывала одну мелодию за другой.

Катинка лежала, не шевелясь и выпростав руки из-под одеяла.

— Агнес, — просила она, — спойте ее… пожалуйста. Это была песня о Сорренто. Агнес запела низким грудным голосом:

Она еще посидела немного у фортепиано. Потом встала и Вернулась в спальню.

— Спасибо, — сказала Катинка. Она помолчала.

Потом сказала еле слышно:

— Какой прекрасной могла быть жизнь.

Агнес опустилась на колени возле кровати. И они обе затихли в темноте. Катинка провела рукой по волосам Агнес.

— Агнес, — сказала она. — Мне не надо… не надо надгробного слова…

— Катинка, но…

— Пусть только помолятся за меня, — сказала она.

Она снова умолкла. Агнес тихо плакала. Котинка перебирала завитки ее волос.

— Но есть, — она говорила тихо-тихо, словно робея, и убрала руку с головы Агнес, — есть один псалом… Мне хотелось бы… пусть его споют… над моей могилой…

Ее шепот был почти беззвучен. Агнес зарылась лицом в подушки.

— Свадебный псалом, — еле слышно прошептала Катинка, как ребенок, который не решается высказать свою просьбу.

Агнес заплакала навзрыд, она схватила руки Катинки, целовала их и всхлипывала.

— Катинка… Катинка…

Катинка сжала ладонями ее голову и чуть подалась вперед:

— Вы с ним теперь будете счастливы, — сказала она. Она умолкла. Агнес продолжала плакать.

На другой день старый пастор соборовал Катинку. Бай был в отъезде в Рандерсе.

Ночью перепуганная служанка со свечой в руках разбудила Агнес:

— Фрекен… За вами прислали… со станции… фрекен просят сейчас же прийти.

— Со станции… — Агнес соскочила с кровати. — Кто там? — спросила она.

Она окликнула человека, стоявшего внизу, в сенях.

— Это я, — сказал Малыш-Бентсен.

Агнес вышла, накинув на себя какие-то платки.

— Она умирает, фрекен, — сказал Малыш-Бентсен. Он был бледен, у него зуб на зуб не попадал. Малыш-Бентсен еще никогда не видел умирающих.

— За доктором послали? — спросила Агнес. — Фонарь, Ане.

— Некого было послать…

Агнес взяла зажженный фонарь и вышла во двор. Она постучала в людскую. Стук отозвался эхом в сарае…

— Ларе, Ларе…

Лошади завозились в стойлах.

Вышел заспанный Ларе и остановился в дверях в свете фонаря.

Агнес зашагала через двор обратно к дому. Малыш-Бентсен вышел на крыльцо, — он боялся оставаться один в темноте.

— Вы поедете с Ларсом, — сказала Агнес и прошла мимо него в дом.

В сени выскочили перепуганные служанки.

— Сварите кофе, — сказала Агнес. — Да поживее.

Она отправилась к себе переодеться. Малыш-Бентсен остался в сенях один. Все двери в доме были распахнуты и поскрипывали в темноте. Полуодетые, заспанные девушки сновали из комнаты в комнату, каждая со свечой в руке. Один подсвечник кто-то забыл на столе. Пламя колыхалось на сквозняке.

Батрак вынес из конюшни во двор зажженный фонарь и поставил его на каменный выступ, а сам снова куда-то ушел, — в темноте вокруг фонаря лежало светлое пятно.

Хлопнула дверца коляски, вывели лошадей. Каждый звук громко и жутко отдавался в ночной тишине.

Агнес прошла мимо Бентсена.

— Я иду, — сказала она. — Что у нее — судороги?

— Она кричит, — сказал Бентсен. Агнес выглянула во двор.

— Побыстрее, — крикнула она. Батрак побежал по двору с фонарем.

В кухне на подоконнике стояли две свечи, их мерцающее пламя освещало лошадей и коляску во дворе.

В столовую вышла фру Линде в халате старого пастора.

— Ложись, мама, — сказала Агнес.

— О Боже мой, Боже мой, — приговаривала старая фру Линде. — Так внезапно… Так внезапно… — И она тоже стала бродить из комнаты в комнату со свечой в руке.

Батрак распахнул ворота, — от грохота все вздрогнули, — в дверях кухни показался Ларе, ему налили чашку кофе.

Малыш-Бентсен вышел и взобрался на козлы… Он видел лицо пасторши — она всхлипывала и раскачивалась на стуле в колеблющемся пламени свечи.

Они выехали из ворот и рысью покатили в темноте по дороге — колья ограды проносились мимо них, точно танцующие привидения.

Ларе крепко натягивал поводья.

— Лошади чуют, когда едешь к покойнику, — сказал он. И разговор оборвался. Свет фонарей от коляски скользил по растревоженным кольям ограды.

Бай расхаживал по прихожей из угла в угол, взад и вперед.

— Это вы, — сказал он. — Вы пришли. Ох, как она кричит.

Агнес отворила дверь в контору. Она услышала стоны Катинки и голос сиделки: «Ну же, ну, ничего, ничего». Вошла Мария.