Да и еще курсовик нужно было сдавать именно ему.

Промолчав, я про себя тогда подумал: «Плевать, сдам курсовик заведующему кафедрой, пусть и получу за него на балл ниже».

Едва дождавшись конца лекции, я вышел в коридор, забрался на подоконник, уселся на него и, зажав в руке бумажку с адресом, стал гадать. Дилемма была банальна: ехать или нет. Впрочем, было и еще одно – ехать сегодня же или отложить до лучших времен. Нетрудно догадаться, что я решил по всем этим пунктам. Все равно в таком состоянии для меня учебу трудно было назвать результативной.

Пожалуй, зря каникулы устраивают летом. По мне так самое время для этого – весна. Точнее, лето тоже нужно, можно позагорать, погреться на солнце, а сидеть в душных аудиториях и вовсе невыносимо. Но именно весна может дать молодым растущим организмам то, чего не дает лето или другое время года – чувство свободы и обновления, чувство надежды на лучшее и, наконец, влюбленности. Я не шучу, без влюбленности никак. Да и погулять под первыми солнечными лучами после затяжной зимы – это тоже любят многие, хоть и не всегда под гнетом дел могут себе это позволить.

Солнце играло на моем лице сквозь грязное стекло маршрутки. Хлопанье двери и крики водителя не давали погрузиться в дремотное состояние. Моя полубессонная ночь сыграла не последнюю роль в том, что я никак не мог сосредоточиться на чем-то действительно важном, например, о том, как не заехать дальше, чем это нужно, и не заблудиться в той части города, которую я почти не знаю.

Я уже совсем отчетливо представлял эту певицу и несчастного влюбленного инженера, который все не может найти в себе сил для того, чтобы просто подойти и подарить букет цветов. Гвоздики – сейчас это выглядит и звучит просто смешно. Интересно, какого цвета гвоздики тогда было принято дарить артистам после выступления? Пожалуй, белые. Красные – слишком пафосно. Он – худой, неуклюжий, в очках, нелепом мешковатом костюме, в стоптанных ботинках-тракторах. Она – с огромным начесом на голове, в платье-декольте. Хотя, нет, не в декольте, а в целомудренном, совершенно закрытом, без намека на откровенные разрезы где-либо. У нее поставленный голос, поет она либо оперетту, либо что-то подчеркнуто патриотическое, раз на ее выступления ходят товарищи из райкома и награждают ее бурными продолжительными аплодисментами. Эпоха молодости наших бабушек и дедушек представлялась мне неким фарсом, сотканным из идеологических штампов, пережитков культа личности и очередей за колбасой, шампунем и югославской обувью.

С чего-то взяв, что еду не туда, я вновь развернул бумажку с адресом. «Все верно, ошибиться не должен», – конечно, я подумал и о другой ошибке, но сразу же постарался эти мысли в себе убить. Никакой ошибки в том, чтобы вернуть письма, не было и быть не могло. Нужно было и как-то извиниться за свое поведение, но я решил, что эта девушка так обрадуется тому, что получит письма, что наша стычка у меня дома забудется и больше не вспомнится.

Сомнения – такая штука, которую трудно победить самовнушением и здравым смыслом. Трудно, но все же возможно. Отыскав нужный дом, я немного постоял перед ним на улице, вглядываясь в окна. Дом, как дом. Я рассматривал его, а сам думал о том, что сейчас, спустя несколько минут, все закончится. Сейчас я войду в дом, найду квартиру с тем номером, что указан на бумажке, позвоню в нее. Выйдет она, обрадуется тому, что я одумался и принес письма, волнуясь, у меня их возьмет, сошлется на занятость. И передо мной захлопнется не только дверь. Вся эта история, которая пока что как раскрытая книга, тоже захлопнется, и я так ничего и не узнаю.

Да, не хочу скрывать, да и ничего в этом страшного нет. Мной двигал азарт, любопытство, желание проверить, прав ли я, верны ли мои догадки. А желание извиниться за свое поведение, восстановить справедливость – было вторично. Но все же было, так что корить себя мне тогда было не за что.

И я принял решение, казавшееся мне единственно верным: отдать письма лишь в том случае, если она расскажет мне все как есть. В конце концов, это были мои письма, я заплатил за них деньги, купив вместе с книгой. А то, что они были написаны не мной, не моими родственниками и никакого отношения ко мне не имели, для меня значения не имело. Письма в пожелтевшем конверте – товар, вещь, которую я купил, а теперь хочу отдать, и это мое право.

Я долго звонил в дверь. Лишь когда я позвонил в третий раз и уже собирался спуститься вниз, к подъезду и посидеть на скамейке, за дверью послышались шаги, и кто-то крикнул: «Сейчас, иду, подождите». Я не понял, она ли эта или кто-то другой, но терпеливо ждал. За дверью что-то щелкнуло, меня разглядывали в глазок.

– Это вы, – удивленно сказала она, открыв дверь. – Я и не думала, что вы придете. Вы с письмами? Хотя, без них вы бы и не пришли.

– С письмами, – немного грубовато ответил я. – И хочу выяснить все, что меня интересует. Только потом я смогу вам их отдать, так сказать, обратно.

Она раскрыла дверь и сделала шаг назад.

– Проходите, – спокойно произнесла девушка, будто была уверена, что если я и решусь вернуть письма, то ей придется рассказать о них все.

На ней были темные джинсы и белая футболка с какими-то надписями. По дому она ходила босиком. Квартира была маленькой, однокомнатной, прекрасно отремонтированной, с новой мебелью. Повсюду в прихожей были маленькие безделушки вроде фарфоровых слоников и гравированных картинок с осенними пейзажами. Потолки высокие, я слышал эхо от своего же шороха и своих слов. На стене в рамке под стеклом висела небольшая бабочка. Было темно, и я толком так и не разглядел ее. Пока я снимал обувь и скидывал куртку, девушка торопливо закрыла дверь в комнату, очевидно не желая, чтобы я, гость явно нежданный, стал свидетелем беспорядка.

Мы прошли на кухню – крошечную, но уютную. На столике рядом с плитой стояла стеклянная кастрюля, а за ней в рамке фотография – моя новая знакомая рядом с немного грузным мужчиной и улыбающейся худенькой, коротко подстриженной женщиной. «Родители», – догадался я, взглянув на нее почти в упор. Она сидела рядом и, очевидно, уже приготовилась отвечать на мои вопросы.

– Зачем вам это все?

– Что именно? – не понял я.

– Знать всю нашу семейную историю? Зачем?

– Просто хочу проверить свои догадки, те гипотезы, которые я построил, пока читал письма. Знаете, все-таки хочется убедиться в своем умении разбираться в людях, – не без гордости заявил я.

Она несколько смутилась. Это было видно по ее рукам. Она перебирала пальцами быстро и нервно, а, заметив, что за этим наблюдаю я, просто сжала руки в кулаки. У нее были голубые глаза, светлые, чуть вьющиеся волосы и нос, слегка вздернутый кверху.

– И что вы там накопали? Как Шерлок Холмс, ей богу. Неужели из этих писем можно сделать какие-то выводы? Понять, кто и кому их написал?

Сомневаюсь.

– Ну, и зря, – невозмутимо ответил я, держа на коленях сумку, на дне которой, вложенные в какую-то из моих тетрадей с конспектами лежали письма в конверте.

Не скрывая своей гордости за построенные и логичные, как мне казалось умозаключения, я изложил свою версию. Девушка удивленно слушала. Когда я закончил, она улыбнулась и спросила:

– Чаю хотите? Да, вижу, что хотите, тем более что разговор предстоит долгий, – она встала и спокойно стала набирать воду в чайник. – Видите, я же говорила, что ничего вы не знаете и не понимаете из истории нашей семьи.

– Неужели я совсем не прав?

– Совсем не правы.

– А то, что они расстались? – почему-то мне казалось, что это место в моей гипотезе самое очевидное.

– И с этим тоже, – она вновь села напротив меня, облокотилась на стол и подперла голову руками. – Все в жизни гораздо сложнее, а вы воспринимаете все поверхностно. Я же еще тогда вам говорила, вчера, когда была у вас, что письма эти очень личные. А вы пытаетесь воспринимать все буквально. Но я рада, что вы пришли и вообще простите меня за вчерашнее вторжение. Понимаю, это было уже поздно вечером, не самое лучшее время для того, чтобы ходить в гости и к тому же что-то требовать.