В общежитии пахло жареной картошкой и чем-то тухлым. Артём зашел в комнату – на три месяца он остался в ней совершенно один, все остальные разъехались на лето. Часы показывали полночь. За окном было совсем светло, как бывает светло-летней петербургской ночью, стоит только вспомнить ее зимний вариант. На телефоне Артёма ждало непрочитанное сообщение: «Привет! Как дела? Работаешь? А у нас в Архангельске тепло.

Я купалась сегодня. Целую, твое Солнце».

Артём уселся на стул писать ответ. Конечно, он написал, что у него все хорошо, что работает и думает о ней каждую минуту, ждет, когда они снова увидятся. Никакой реакции. «Видимо, уже спит» – подумал Артём. Спать хотелось и ему.

Душ был на этаже в конце коридора. Из-за одной из дверей раздавались стоны, за другой кто-то слушал группу «Кино», где-то громко матерились – вокруг кипела жизнь, а Артёму хотелось спать. Он плелся в душ и думал об Алине. В какой-то момент ему захотелось, чтобы так же стонала Алина, а он обнимал ее и…

Артём поморщился. Это было слишком банально, предательски банально. Разве в этом смысл отношений? Все это – обыденность, достойная лишь того, чтобы таковой являться, но не более.

В душе вода из горячего крана текла тоненькой струйкой и была едва теплой. Артём выругался, но это было совершенно бесполезно. Его никто не слышал, да и если бы услышал, ничего бы толком не изменилось.

«Хорошо, что вообще на лето горячую не отключили – думал он. – Все-таки своя котельная, и на том спасибо. Цивилизация, прогресс. Спасибо государству за наше счастливое детство. И юность. Не согнемся. Стерпим.

У нас в деревне вообще не знают, что такое горячая вода. Ее просто нет, и не ожидается».

Запах шампуня был каким-то сладковато-опьяняющим. Артёму показалось, что от него даже сильнее хочется спать. Он вывернул кран с холодной водой. Из душевой лейки с силой вырвался ледяной, безжизненный поток. Артём подставил под него голову. Так он стоял несколько минут, потом обтерся, натянул штаны и поплелся обратно в комнату.

Он хорошо помнил, как закрыл дверь, сел на кровать, налил из чайника в кружку немного холодной воды и с жадностью ее выпил.

Потом подумал об Алине, мысленно обнял ее.

Было тихо.

Артём проснулся в десять утра с чувством, что он даже не ложился. На телефоне его терпеливо дожидалось смс-сообщение: «Доброе утро! Какой-то ты странный. Устаешь или прикидываешься?». Отвечать не хотелось. С каждым днем Алина все больше задевала самолюбие Артёма, словно не доверяя тому, что он чувствовал и к чему стремился.

Холодильник лениво вздрогнул, когда Артём открыл его, чтобы взять кефир. Артём думал об Алине. Где-то у него даже была ее фотография. Искать ее? Нет, надо позавтракать. Через четыре часа Артёма снова примет в свои объятия шум хладокомбината, выбросы аммиака, пар, которым щедро обдавали оборудование, сквозняк из холодильной камеры.

Пространство жизни стремительно сокращалось. Сон, тягостное пробуждение, прогулка и мимолетные часы и минуты до обеда, пешая прогулка до хладокомбината, работа, дорога обратно, попытки сопротивляться сну.

Артём вставил в уши наушники и включил радио. Он старался не прислушиваться к песням, которые там звучали – для него они были лишь фоном. Фоном жизни, которая словно застыла на месте и не хотела двигаться дальше. Под музыку легче мечталось об Алине, о том, что у них, вполне возможно, что-нибудь получится.

В лицо ударил свежий летний воздух. Артём вышел из общежития, слегка покачиваясь в такт музыке. Рядом была железнодорожная платформа, мост, большой парке несколькими аккуратными прудиками. На берегу одного из них Артём любил подолгу сидеть, разглядывая кувшинки, ряску и парящую над ними мошкару.

На противоположном берегу на разостланном прямо на траве большом одеяле расположилась парочка. Громко смеясь и обмениваясь поцелуями, они потягивали пиво, и ничто происходившее вокруг их не интересовало. Артём крутил колесико радиоприемника в надежде набрести на что-то, похожее на хорошую музыку. Хорошую – то есть соответствующую настроению. Впрочем, Артём сам затруднялся определить свое настроение.

«Где-то, где-то посредине лета ты осталась навсегда…. Но ведь Алина со мной, я никуда от нее не уезжал, не убегал, не покидал ее, мы скоро встретимся – думал Артём. – Как меня раздражают песни, в которых все надумано, все неправда! Такого не бывает, не может быть! Ведь не оставишь любовь, если она есть. Не бросишь где-то далеко, все равно вернешься. Как можно сидеть и мечтать, когда тот человек, которого любишь, находится от тебя не так уж и далеко. Ерунда».

Артём зажмурил глаза и повернул лицо к солнцу. Оно нещадно пекло, согревало и вместе с тем обжигало. Нужно было возвращаться в общежитие обедать, чтобы далее все пошло уже по накатанному кругу, по протоптанной за два месяца тропинке бытия.

В общежитии не было почти никого: летом оно пустело, и ничто не напоминало о том кипящем муравейнике, что был здесь в течение всего года.

– Готовишь? – спросила Артёма вахтерша, баба Даша, – Это хорошо. А вот во второй комнате не пойму, чем занимаются. То орут, то трахаются. Но никто не выходит, ничего не готовит уже третий день. Как там с голоду не померли еще, прости Господи.

Артём стоял у газовой плиты и опускал в кипящую воду пельмени. В его комнате был холодильник – старенький, вечно гудящий, но холодильник. Его привезли родители соседа по комнате. Артёму в нем была выделена полка. Морозильную камеру делили на троих, прикрепляя на пакеты маленькие записочки, содержавшие фразу «Не трогать» и имя. Артёма в холодильнике всегда дожидались кефир, пельмени и замороженные овощи с рисом, гавайская смесь.

– Готовлю, баба Даша, скоро на работу – вздохнул Артём. – А Вы не волнуйтесь, там пьют, как водка закончится, так выйдут. А с голода не помрут, водка-то калорийный продукт все-таки. И вон, глядите, в туалет-то бегают, значит, живы!

Парень с четвертого курса, в майке и рваных джинсах, покачиваясь, поплелся в конец коридора и громко хлопнул дверью туалета.

– Ох, зараза, попадет мне, если проверка будет, – баба Даша погрозила вслед парню кулаком. – Мало того, что пьет, так еще и девиц притащил.

Это те, с третьего этажа, глаза бы мои на них не глядели.

– Не волнуйтесь, баба Даша, в обиду Вас не дадим, – Артём помешал пельмени вилкой и добавил огонь. – Да и кто проверит-то? Все в отпусках, нежатся где-нибудь на пляже, не до нас им.

– Дай Бог, – баба Даша вышла из кухни, но снова вернулась.

Стоя в дверях, она смотрела, как Артём неторопливо помешивает пельмени. Видимо, и для нее тишина в коридорах общежития была чем-то совершенно непривычным.

– А ты-то со своей девочкой собираешься съезжаться? – баба Даша говорила тихо, хотя подслушивать было некому. – Если меня комендант общежития спросит, я скажу, что только «за», ты парень хороший, порядочный, почему бы вас и не поселить в одной комнате.

– Спасибо, баба Даша, – Артём почувствовал, как покраснел. – Мы пока только один раз говорили с ней об этом. Не знаю, она сейчас к родителям уехала в Архангельск.

– Смотри, девка она видная, – вахтерша сложила пальцы в кулак, очевидно, желая показать, насколько же видной в ее понимании является Алина.

Но получилось совсем невпопад. За ее спиной в комнату тихо прошагал полупьяный парень с четвертого курса. Снова хлопнула дверь. За ней раздался радостный визг.

– Ишь, бестия, снова девок лапать полез, а они и довольные. Какая же тут любовь у них? Разврат сплошной! Как они вообще терпят его, грязного, немытого, вонючего. Как выходит из своей каморки, так такая амбра поднимается! А они, бедные, сидят там, с ним.

– Каждому свое, баба Даша, – Артём убрал огонь, накрыл кастрюлю крышкой, обернул полотенцем, слил воду и, улыбнувшись, направился в комнату.

Он ел не спеша, сидя перед распахнутым настежь окном. Уличная пыль играла на солнце, с улицы доносился шум шагов, разговоры. Комната была на первом этаже, но из-за цокольного этажа, в котором размещался склад, окно располагалось довольно высоко. Артёму нравилось смотреть туда, где между домов была видна оживленная улица, сновали машины и кипела жизнь. Эти редкие минуты наблюдения скрашивали его однообразные будни.