– Отец, вы…
– Прочь! – повторил Павел Ильич и, схватив за рукав, вытолкнул Андрея в переднюю.
Андрей повиновался, но внутри он смеялся безудержно. Нет, смех в такой ситуации был бы явно не к месту, он отлично это понимал. Едва Андрей скрылся из виду, Таня перестала кричать. Легкая дрожь в руках выдавала волнение Александра Матвеевича, отсчитывавшего капли из пузырька в миниатюрную фарфоровую чашечку.
– Андрюша, такое несчастье с твоей сестрой, Павел Ильич расстроен, ты бы погулял, – заискивающим шепотом произнесла в передней Проша.
– Сам знаю, не маленький! – огрызнулся Андрей, про себя вдруг решив: «Ну, я это, положим, так не оставлю. Сейчас отец, конечно, бросится фрукты да сладости ей покупать, а у меня же деньги на исходе, совершенно на исходе. Не знаю, как так получилось. Впрочем, немного еще есть. И вправду, поеду, проведаю Велицких, проветрюсь после всего этого балагана. Да, перебрал я вчера. Откуда Велицкие берут это вино, интересно? С ног сбивает, ей богу».
Андрей сбегал наверх, в комнату, спешно засобирался. В кармане весело, но с какими-то нотками безысходности позвякивали монеты. Андрей запустил руку в карман.
– И как я покажусь в обществе с такой суммой? – он присвистнул. – Как может отец так со мной поступать? Дал слабину я, раз уж собрался, надо было довести задуманное до конца!
В это же мгновение снизу, их кухни, донесся звук разбивающейся посуды. Застегиваясь на ходу, Андрей скользнул по лестнице и прошел на кухню. Проша, кряхтя, ползала по полу и собирала осколки какой-то тарелки.
– Вот куда идут отцовские деньги! Хоть всю посудную лавку скупить, так все равно перебито будет! – Андрей издевательски пожал плечами и улыбнулся.
Прасковья посмотрела на него и залилась слезами.
– Что, боишься, что отец накажет? – продолжал Андрей.
– Я сказал тебе убираться! – сзади стоял Павел Ильич, его лицо налилось кровью. – Проша, не обращай внимания на этого мерзавца. Есть у меня подозрение, что он забывается.
Павел Ильич нагнулся и поднял с пола осколок тарелки, отлетевший в коридор.
– Проша, успокойся сейчас же, не время по таким пустякам расстраиваться, – Павел Ильич повертел в руках осколок и поднял глаза на Андрея. – Чего ждешь? Беги в трактир, к Велицким или куда ты там собирался. Что стоишь? Денег от меня ждешь? Не будет тебе никаких денег. Твои проделки чуть не стоили жизни…
Он поперхнулся, очевидно, от волнения.
– Вы ничего не понимаете, отец! И не хотите понимать. И сегодня я обойдусь и без ваших денег! – Андрей медленно, маленькими шагами пятился в сторону и, наконец, рванул в коридор, чуть не задев локтем руки Павла Ильича, сжимавшие осколок тарелки.
– Как ты смеешь со мной так говорить? – спокойно, но строго спросил Павел Ильич.
Андрей ничего не ответил и даже не остановился. Было слышно, как он прошел в переднюю, как скрипнул паркет, как хлопнула дверь.
– Вот сорванец, черт побери, – выругался Павел Ильич. – Ничего, я его воспитаю, если его вообще можно воспитать. Драить палубы в Кронштадт отправлю. В лазарет прислуживать. Или в Либаву, грузить зерно. Вот посмотрит у меня, как оно достается!
– Андрюшу? – переспросила Проша.
– Ну, а кого еще? – удивился Павел Ильич.
Он уже почти не злился и изо всех сил старался стереть из памяти все только что имевшее место и сосредоточиться на главном – на дочери. Присутствие Александра Матвеевича его успокаивало. Успокаивало и то, что Андрей наконец-то куда-то ушел: беседы с сыном в последнее время тяготили Павла Ильича, причин этой тягости он, сколько ни силился, все равно понять не смог.
– Так, Проша, готовь обед, Александр Матвеич разделит трапезу с нами, у него с утра во рту ни крошки. Да, и сама немного приоденься, приберись, подашь прямо здесь.
Прасковья, сидя на четвереньках, закивала в ответ и заморгала своими бесхитростными подслеповатыми глазами.
Андрей с силой закрыл за собой дверь, поднял воротник пальто и зашагал по переулку. Навстречу ему двигался человек, походка и черты которого показались ему знакомыми. И действительно, подойдя чуть ближе, он увидел, что это Велицкий.
– Василий, какая встреча! Ты ко мне али по делам куда? – Андрей остановился и съежился: слегка подмораживало.
– Само собой к тебе! Вытащить тебя из этой скукотищи, показать мир, настоящую жизнь! – заголосил Велицкий и, прищурив правый глаз, поинтересовался, – составишь мне компанию?
От Велицкого попахивало спиртным. Он был небрит, неопрятен, чуть покачивался, нервно переминался с ноги на ногу. «Видно, до утра гуляли», – сообразил Андрей.
– Составлю, только знаешь, нынче я в средствах довольно ограничен.
– Старик нервы мотает? – с хохотом спросил Велицкий. – Этот старый морской скряга не желает разориться на сына? Не узнаю его, совсем не узнаю!
Андрей сжал кулаки: ему вдруг захотелось кого-то ударить или начать душить, сорвать на ком-то свою неизвестно откуда взявшуюся обиду.
– Да, времена меняются, – вздохнул Андрей. – Ну, ничего, я не упущу возможности выколотить из него пару рублей, а то и больше. Куда ему еще их тратить, кроме как на меня?
– Не ворчи, выручу. Я же вчера отыгрался знатно, все свои долги вернул. Никому ничего не должен, ни копейки, и даже самому немного осталось отметить это. Ну, поедем?
– Куда? – Андрею стало интересно, что задумал Велицкий.
– Здесь, недалеко, во Вшивой слободе есть одно местечко, салон мадам Паниной. Слыхал о ней? – Василий хлопнул Андрея по плечу.
– Признаюсь, нет.
– Не беда, скоро поймешь, что к чему, – Велицкий подмигнул. – Что-то ты грустным выглядишь. Неужели тебя так гнетет вчерашний твой проигрыш? Впрочем, знаю, поверь, мне это тоже знакомо.
Андрей чувствовал некоторое превосходство Велицкого над собой. Василий был всегда в курсе всего происходящего в Петербурге, имел знакомства повсюду, где бы ни появлялся. Даже многие лавочники, завидев его, кланялись, называли: «месье Велицкий». Василий с пренебрежением кланялся в ответ, и после делал вид, что он не знаком со всеми этими лавочниками и торговцами.
Конечно, Андрею так вести себя было непозволительно: стоило только отцу узнать о чем-то подобном, и меры были бы приняты незамедлительно. Нет, отец никогда не поднимал на него руку и даже не помышлял об этом. Но одного его взгляда было достаточно, чтобы заронить в Андрее нечто похожее на страх и смирение, которое подогревала и отцовская немилость в отношении выдачи денег. Обычно отец не скупился, но когда выходил из себя, Андрею не приходилось рассчитывать даже на мелочь. Что-то подсказывало Андрею, что снова наступают такие времена.
Несмотря на воскресный день, на Лиговском было немноголюдно. Прохожие кутались, ежились от пронизывающего ветра. Кто-то с противоположной стороны окликнул Велицкого и снял шапку, но Василий сделал вид, что ничего не расслышал и, как ни в чем ни бывало, шел дальше. Андрей на мгновение остановился и оглянулся: немолодой, довольно прилично одетый мужчина смотрел вслед Велицкому и качал головой. Наконец, он натянул шапку и медленно, немного покачиваясь, зашагал своей дорогой.
Андрей едва поспевал за Василием. Немного не дойдя Невского, Велицкий стал громко хохотать – на первом этаже дома, выкрашенного в грязно-зеленый цвет, располагалась парикмахерская. В ее витрине было вставлено большое зеркало в тонкой, почти незаметной серебристой оправе. Массивность зеркала делала оправу практически незаметной. Вдали, за витриной, если присмотреться, было видно, как суетится парикмахер – старый седой немец. В зеркале отражалась вся улица и все по ней проходившие. Крестьяне, не привыкшие к городским безделушкам, часто останавливались, завороженные, перед зеркалом, долго смотрели в него, многие крестились. Велицкого это забавляло.
– Посмотри, дорогой друг, какой у нас еще отсталый народ! В Британии соорудили подземную железную дорогу, на другом краю света телеграф. А у нас простой люд все еще удивляется зеркалу, какому-то дурацкому зеркалу!
