– Что произошло? – строго спросил Александр Матвеевич.

– Не знаю, честно не знаю, – подавляя в себе тревогу и излишнее волнение, ответил Павел Ильич, – я вернулся часов в шесть, наверное, между делом отправил Прошу искать потерявшийся фонарь, да вот, нашла ее, сама перепугалась до смерти. Пока вас, любезнейший друг, ждал, сам передумал столько всего! Что могло случиться и сам ума не приложу.

Проша на минуту выскочила из комнаты.

– Ты ничего не слышала? Что тут было?

– Ой, ваше благородие, я легла вчера рано, как только стемнело. Андрюша куда-то спешно уехал, кажется, к Велицким…

При упоминании Велицких Павел Ильич нахмурился.

– Значит, снова он за свое, веселился, значит. Так, что дальше?

– И слышу я сквозь сон, – принялась вспоминать Прасковья, спотыкаясь на каждом слове. – Слышу, как кто-то прокричал на улице, вернулся, значит, Андрей. Потом будто бы Таня вышла его встречать, как обычно. Ах, ваше благородие, если бы я ослушалась и тоже вышла посмотреть, что там! Ах, ваше благородие!

Проша всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и уголком шерстяного платка вытерла набежавшие слезы.

– И что, больше ты ничего не слыхивала? Уснула, значит?

– Ну, почему же не слыхивала? Слыхивала, – Прасковья приоткрыла дверь в комнату, Татьяна мирно спала. – Слыхивала, как Таня говорила кому-то, должно быть извозчику, сюда, сюда, несите сюда. Я подумала, что Андрею снова нехорошо, что ему помогают дойти до крыльца.

Александр Матвеевич строго взглянул на Павла Ильича: от этого взгляда тот сделал шаг назад и как-то съежился.

– Картина мне ясна, уважаемые. Извозчик решил воспользоваться ситуацией, тем, что Андрей не может заступиться за сестру и решил обесчестить ее, вероятно, для этого и стал душить, повалил, – спокойно заключил Александр Матвеевич. – Решил, что дитя беззащитное совсем.

Павел Ильич схватился за сердце.

– Но, надо заметить, план свой он так в исполнение не привел, – Александр Матвеевич только сейчас внимательно осмотрел себя с ног до головы в стоявшее в передней зеркало и стеснительно поправил застиранную ночную рубаху.

– Вы точно в этом уверены? – с недоверием переспросил Павел Ильич.

– Не был бы уверен, не утверждал бы, дорогой Павел Ильич, вы ведь знаете меня, – Александр Матвеевич похлопал его по плечу. – Да, этот изверг ее душил, вероятно, с изрядной силой, раз такие синяки, но самого страшного не случилось. Даже белье на ней порвал, но не до конца, остановился, что-то спугнуло его. Кстати, надо расспросить Андрея, ведь он же был рядом.

– Если и был, что… – начал Павел Ильич.

– Идемте, его разбудим, – предложила Проша и направилась из передней к лестнице, освещая путь подсвечником из гостиной. – А фонарь керосиновый, он там, на столике, напротив дивана, и керосина в нем совсем не осталось, Павел Ильич.

– Видел, Проша, видел, – Павел Ильич нервно шарил по карманам, видимо, намереваясь взглянуть на часы, тяжелые, на массивной цепи, с которыми он никогда не расставался.

Но часы остались на кухне: во всей этой неразберихе и в тревогах за дочь он совершенно позабыл про время. Глядя за окно, о нем ничего определенного сказать было нельзя. На улице стоял сумрак, через который не пробивалось ни лучика. Дом на противоположной стороне переулка выглядел большим темным пятном, и если не знать, что там дом, то можно было подумать, что видна какая-то стена, огромная гора песка или окраина леса.

– Александр Матвеевич, любезнейший, прошу вас, как своего давнего друга прошу, побудьте с нами сегодня, присмотрите за дочерью, вы же знаете, как я беспокоюсь за нее, тем более теперь, когда такое случилось, и я не знаю, что и думать, куда себя деть, – засуетился Павел Ильич.

По нему было заметно, как он нервничает, как кусает губу, как старается не обращать внимания на то, что одет совершенно неподобающим образом, что в гостиной и в доме от беготни царит развал.

– Побуду у вас, Павел Ильич, понимаю, обстоятельства складываются в высшей степени непросто, – Александр Матвеевич задумался. – Только, если позволите, я напишу записку, будьте любезны, отправьте за моими вещами, да и без очков я, как без рук, а собираясь к вам, не заметил, никак не мог найти, запропастились куда-то.

– Не беспокойтесь, Александр Матвеевич, – Павел Ильич строго посмотрел на Прасковью. – Проша даст вам бумагу и чернила, сбегает, а вы еще раз, прошу вас, осмотрите дочь. Мне же нужно поговорить с Андреем, и поговорить серьезно.

Он, тяжело ступая, пошел по лестнице наверх, в темноте нащупал дверную ручку, и, кашлянув, повернул ее и толкнул дверь вперед. Шторы на окне не были задернуты – и при потушенном свете Павел Ильич разглядел и разбросанные вещи, беспорядок на столе, и Андрея, закрывшегося одеялом с головой. Подойдя ближе, Павел Ильич ощутил тяжелый запах, исходивший от дыхания сына, и невольно поморщился.

– Андрей! – громко сказал он, – Андрей!

Андрей даже не шевельнулся, лишь слегка посапывал.

– Андрей! – повторил Павел Ильич и, подойдя и сдернув одеяло, с размаху ударил сына по лицу.

Сам он не ожидал от себя такого, да и Андрей меньше всего был готов к тому, что проснется от того, что кто-то бьет его по лицу, так нагло, так вероломно зайдя в комнату.

– Какого черта? – пробурчал Андрей и, потерев щеку, перевернулся на другой бок. – Дайте поспать.

– Да, молодой человек, мне кажется, что вы окончательно обнаглели и рискуете потерять мое доверие раз и навсегда, – совершенно спокойно произнес Павел Ильич, сложив руки за спиной и осматривая комнату. – Что-то мне подсказывает, что…

– Отец? – опомнился Андрей. – Что вы здесь делаете? То, есть, как? Я не слышал, как вы вошли.

От тяжелого сна у Андрея не осталось и следа – мучила только дикая жажда и головная боль, давало знать все выпитое вчера у Велицких.

– У Велицких, значит, вчера веселились, да? – Павел Ильич поморщился, хотя Андрей в темноте и со сна этого разглядеть не мог. – Не надоело? Может, пока за ум взяться?

– Отец, у нас с Василием был важный разговор, мы обсуждаем это… – Андрей замялся. – Планы строим, услышанное на занятиях обсуждаем. Мы много занимаемся.

Это прозвучало настолько нелепо, неправдоподобно, напыщенно, что Андрей сам бы не поверил самому себе, если бы услышал себя со стороны. Павел Ильич нахмурился, отвернулся к окну и спокойно сказал:

– Я повторяю свой вопрос. У Велицких вчера веселился? Когда и как вернулся? Говори, как есть говори.

– А я и сказал вам, как есть, отец. Что мне еще вам сказать?

– Сказать, кто и как привез тебя, пьяного дурака! – Павел Ильич подскочил к сидевшему на кровати Андрею и схватил его за шею. – Говори, с кем и как! По-хорошему говори!

– А что, собственно, случилось, отец? – Андрей невозмутимо сдвинул руку отца с шеи. – Признаться, мне вдруг вчера стало у Велицких так дурно, что я попросил взять мне извозчика и велеть ему довезти меня до дому как можно быстрее. Когда извозчик, наконец, соизволил появиться, мне было уже плохо до такой степени, что я ничего уже не соображал, только просил быстрее привезти меня. А извозчик не спешил, дармоед, пользовался тем, что я не в состоянии на него прикрикнуть, его кляча едва плелась. Доехали, вероятно, уже среди ночи. Ничего, признаюсь, припомнить уже не могу. Вот, какую-то минуту назад вы разбудили.

Павел Ильич щелкнул пальцами: так он делал всегда, когда очень злился и не мог это скрыть. Злиться открыто и, тем более, устраивать скандалы он считал ниже своего достоинства. Звук щелкающих пальцев отца пугал Андрея не хуже розги, со свистом разрезающей воздух. Он ассоциировался с теми редкими моментами, когда отец, пребывая не в духе, вдруг заявлял, что на неделю оставляет Андрея без денег, в которых он так остро и постоянно нуждался.

– Отец, я не понимаю, к чему этот наш разговор? – с едва заметной ухмылкой заметил Андрей. – Я студент, я учусь, я стараюсь делать все, как вы говорите, а маленькие слабости мои, неужели они непростительны?