Все дома города Арко большей частью сожгли при разграблении, что осталось — заняли войска. Индусские храмы и немногие христианские церкви разрушались до основания, а часть дворца раджи обратили в мечеть, над высоким, наскоро построенным минаретом которой сиял на солнце золоченый полумесяц. Остальная часть дворца представляла укрепленную казарму. Из всех сокровищ, находившихся во дворце, Гайдер-Али выбрал себе только несколько редких драгоценностей, все прочее он раздал войскам, и такая богатая добыча немало содействовала фанатическому поклонению солдат пред их предводителем. Только крепость осталась нетронутой, наоборот, ее даже снабдили пушками из артиллерии Гайдера-Али. Один из главных его начальников встал во главе крепости, французским офицерам Генерального штаба доверили строить новые бастионы.

Гайдер-Али не занял сам захваченного дворца раджи. Строгий, непримиримый магометанин ни за что не хотел жить в помещении, оскверненном неверными. Он жил среди своих воинов в палатках, отделанных с роскошью азиатских деспотов, для чего большое пространство огородили столбами, у входов поставили стражу. Внутри огороженного пространства на первом плане устроили конюшни, защищенные циновками от солнца. Между конюшнями на высоком золоченом столбе развивалось зеленое знамя Мизоры с вытканными золотом львом и полумесяцем. Два стражника стояли у знамени, и все входящие отдавали ему почести. Магометане падали ниц и касались земли лбом, французские офицеры салютовали саблями. Далее стояли две простые палатки для караула из личной стражи и, наконец, большой четырехугольный шатер полководца, обтянутый драгоценнейшими тканями, найденными во дворце раджи. Чудные вышивки золотом и яркие шелковые ткани украшали его стены и потолок, прикрепленный к высоким мачтам. Этот шатер соединялся проходом, обтянутым циновками, с другим, столь же роскошным шатром, где помещался гарем. Женщины, пользовавшиеся особым благоволением князя, сопровождали его всюду, и гарем пополнялся красивейшими из захваченных рабынь.

В шатре Гайдера-Али помещалась приемная для вызванных на аудиенцию. Пол шатра устилали ковры, дорогие предметы военной добычи украшали стены, ароматические курения распространяли сильный запах. Два солдата с саблями наголо стояли у портьеры в следующее помещение, неподвижные, как статуи. Через маленький проход гости проникали в комнату, убранную с неимоверной роскошью и отделенную драпировкой от спальни Гайдера-Али, где стоял широкий, немного возвышенный диван, похожий на трон, кругом — мягкие низкие сиденья.

Гайдер-Али отдыхал на диване, поджав ноги и откинувшись на подушки. Его лицо и фигура, всем внушавшая страх, обращали на себя внимание. Тирану Мизоры перевалило уже за шестьдесят лет; на короткой толстой шее сидела большая голова с четырехугольным лбом и выдающимся орлиным носом; большие глаза с хищным выражением смотрели то злобнолукаво, то загорались зловещим огнем. Седая борода занимала нижнюю часть лица, но все-таки не закрывала выразительный рот. Одежду он носил похожую на костюм индусского раджи: широкий шелковый халат, доходящий до колен камзол, сандалии, сабля и короткий кинжал на перевязи. Одежду и оружие грозного повелителя усыпали бриллианты, рубины, изумруды. Его голову покрывала магометанская чалма с султаном. Гайдер-Али сидел, подперев голову рукой, и внимательно слушал доклад молодого человека, сидевшего перед ним на низком мягком сиденье, француза маркиза де Бревиля, поставленного им на место начальника штаба. Молодой человек с тонким аристократическим лицом, в мундире, представлявшем смесь европейского платья с восточным костюмом, — короткие панталоны, мягкие кожаные сапоги до колен, стянутый поясом камзол и французская сабля — оживленно и горячо говорил на французском языке, который Гайдер-Али отлично понимал и на котором сам говорил с легким акцентом.

— Ваше высочество, вам больше не следует колебаться с наступлением на английские позиции и без того очень ослабленные, вы можете их разрушить и навсегда лишить их прочной основы на юге, — говорил маркиз. — Когда с ними будет покончено, ничто не сможет задержать нас здесь и мы легко предпримем поход на Бенгалию. Судя по сообщениям наших разведчиков, у них в Мадрасе нет и половины числа наших войск, они стеснены в своих действиях беглецами, и одного решительного натиска будет достаточно, чтобы их обессилить окончательно.

Гайдер-Али долго молчал, задумавшись, потом закрыл свой пронизывающие глаза и сказал:

— Весьма возможно, маркиз, что мы превосходим англичан численностью, но зато у них есть форт Сен-Джорж. Я не могу понести неудачи, я знаю здешний народ и князей: они ненавидят англичан и льнут теперь ко мне, потому что победа за мной; я должен удерживать ее за собой всегда. Если я буду отбит, они усомнятся, а при поражении все вновь перейдут на сторону англичан. Чтобы идти на Мадрас, я должен иметь уверенность в победе, а она возможна, только когда французская эскадра появится на рейде.

Маркиз де Бревиль настаивал на своем мнении, но старый опытный полководец, смелый и решительный, сомнительно качал головой. Несмотря на кажущуюся общность интересов, они оба не доверяли друг другу. Гайдер-Али требовал подтверждения своего союза с Францией прибытием сильной эскадры, а маркиз подозревал, что старый хитрый магометанин, в сущности одинаково ненавидевший как англичан, так и французов, пожалуй, вел какие-нибудь тайные переговоры с противной стороной.

Маркиз еще говорил, когда послышались громкие голоса во дворе. Гайдер-Али поднял голову и гневно сверкнул глазами — он никому не прощал нарушение установленного им этикета, требовавшего прежде всего глубокой тишины около его шатра. Портьера раздвинулась, и вошел Типпо Саиб — сын Гайдера-Али — тридцатилетний молодой человек, сложением и чертами лица похожий на отца, роскошно одетый, с черной бородой, отличавшийся только тем, что у него не было благородства и отваги отца. Его лицо выражало только жестокость и хитрость, а толстые губы доказывали грубую чувственность. Он втолкнул связанного высокого стройного мужчину с загорелым лицом и черными глазами в одежде простолюдина из Мизоры.

Типпо Саиб поклонился, скрестив руки, и быстро заговорил:

— Вот, отец, я привел пленного, которого наши разъезды поймали около лагеря, вероятно шпиона, и надо бы его заставить сказать, что он знает… Если же он будет молчать, то можно его бросить слонам.

— Не нужно, — отозвался пленный, скрещивая на груди связанные руки и склоняясь почти до земли, — этого не нужно, великий господин, так как от могучего царя, свергнувшего правителей Витшаянагара, затмившего своими подвигами князей рода Тшалукиа, перед которым дрожат все неверные от Гималаев до островов, я ничего не скрою, я пришел сказать ему обо всем, что он хочет знать.

Гайдер-Али пытливо смотрел на пленного. Его взгляд выражал даже изумление, смешанное с известным благоволением, так как в благородном серьезном лице незнакомца он видел почтение, но ни малейшего страха.

— Ты говоришь языком моего народа, — удивился он. — Кто ты и откуда пришел?

— Имя мое Самуд, господин, — отвечал пленный, — я жил на границе твоего государства, на земле, отнятой неверными, но принадлежащей тебе… Отец мой в молодости служил в твоем войске, потом торговал с неверными, наживая деньги. Мать моя — европейская рабыня, она досталась отцу во время войны, и он взял ее в жены, когда она приняла истинную веру.

— Ты магометанин? — спросил Гайдер-Али, и глаза его сверкнули, точно он хотел проникнуть в душу пленного.

— Да, высокий господин, из самых верных и преданных… Когда мой отец умер, я продолжал торговлю. Моя деревня, как я слышал, разрушена твоей благословенной рукой… Мое имущество, правда, тоже погибло, но я охотно его теряю, так как с ним погибли и жившие там неверные. Я уехал на север, чтобы отвезти сандальное дерево и золотой песок в Бенгалию, на обратном пути я узнал, что ты поднял священное знамя для изгнания англичан из страны, принадлежащей тебе по праву. Сердце мое возрадовалось, я поспешил сюда принять участие в священной войне, но меня схватили, требовали сведений о том, что здесь делается, и грозили пытками, если я откажусь их сообщить.