Блондинка не побледнела, но и не залилась румянцем.

— Надеюсь, ты понимаешь, что говоришь, Венс. Видимо, тебе приходилось много двигаться, ибо, окидывая тебя своим острым женским взглядом, я знаешь что вижу? Ни одну часть тела — подчеркиваю: ни одну — у тебя нельзя считать чрезмерно разросшейся.

Венсуэлли, хоть и не был блондинкой, сначала побледнел, в основном вокруг яростно стиснутых губ, а потом потемнел — уже всем лицом.

— Гостя привел, адмирал? — выручил его некрупный, со вкусом одетый в черное мужчина, стоявший у кормовой шлюп-балки. Ему было лет под пятьдесят. Красный и как бы растоптанный нос, маленькие светлые, на первый взгляд сонные глазки. На груди, точнее, на полочке, образованной большим, гордо выпяченным животом, — огромный медальон с изображением Махруса Избавителя, распятого на колесе с пятью спицами. Дебрен давненько не видывал столько литого золота сразу. Золотой была и цепь, украшенная горным хрусталем, и перстень с подпачканной сургучом печаткой. — Рад познакомиться.

— Дебрен, забыл откуда, — представил магуна Венсуэлли, — борт-чародей сопровождающей нас галеры, названия которой я никогда не пробовал выговорить — опасаясь за свой несовершенный язык. Мэтр Дебрен привел галеру самолично, после того как офицеров и наиболее ценную часть экипажа, назовем это так, смыло в шторм. Он выразил желание честно сотрудничать и готов подчиняться приказам Его Императорской Милости. Мэтр Дебрен, приветствую тебя в нашем обществе. Позволь представить тебе мой… хм-м-м… штаб. Серьезный мужчина, телом напоминающий бочку пива, да и распространяющий вокруг себя благоухание, свойственное таковым бочкам, это его благородие ротмистр Збрхл. Ты должен был слышать, он — крупная звезда среди независимых войсковых экспертов.

— Довелось, — солгал Дебрен. — Приветствую, ротмистр.

— Я о тебе не слыхал, — пробасил наемник, смахивая со светлых усов пивную пену и приподняв в знак приветствия оловянную кружку. Его голос — басовитый и гулкий — тоже вызывал ассоциации с бочкой. — Не беда, мэтр, — когда в бой пойдем, правда сама наверх всплывет. Скажем, как дерьмо в проруби.

— Не слишком точное сравнение, — заметила госпожа Солган. — Прорубь отличается тем особым свойством, что не все, плавучее по природе, будучи в нее брошено, непременно возвращается.

— Вам, мадамочка, когда-нибудь доводилось… хм… покакать в дыру, пробитую во льду? А мне — да, к тому же неоднократно. В то время, когда под командой великого князя Совро мы зимней порой Выдранку под Зберезиной осаждали. Город был славно укреплен, гарнизон крепкий и щедро оплачиваемый, короче говоря, не получалось у нас ничего, и тогда один академик ученый, князев советник, надумал испробовать необычное оружие. Жмутавильцы воду прямо из реки брали, опуская ведра со стен, — так мы немного выше в Зберезине лунок наделали, ну и под охраной щитоносцев одни во славу отчизны, а другие за серебряные грубли опоражнивали кишки так, что аж гул шел. Тяжелый это был бой, скажу я вам. Людей множество полегло. Потому как жмутавильцы плотно стреляли, да и не каждый щитоносец всегда внимательным был, ибо все время нос затыкал, ну и мороз жуткий стоял, да и с неконвенционным оружием тяжеловато — рацион скупой. На этот случай княжеский монетный двор специально Орден Подпаски [10] или что-то вроде этого чеканить начал. И…

— Перестанете нас солдатскими байками потчевать, — прервал черный с цепью. — Они мало кого интересуют. Здесь собрались люди, которые ценят мир и диалог.

— И прекращайте «мадамочкать», — добавила Солган. — Злоупотребление словами повсеместно считается недостатком. Перед вами дамы. И дети.

Детей Дебрен насчитал троих. У бизань-мачты, укрепленной в надстройке ближе к ее передней стенке, стояли небольшие складные табуреточки, на которых с любезными улыбками благовоспитанно сидели два мальчика и девочка. Все в одинаковых розовых жакетиках с белыми жабо, белых мужских чулочках, заменяющих штаны, и бордовых туфельках. Все — со сшивными тетрадками на коленях, гусиными перьями в руках и чернильницами-непроливайками у поясков. Все — черноволосые, темноглазые, смуглые. На глаз — четырнадцатилетние. И пригожие.

— Ну, извольте, — ехидно усмехнулся Венсуэлли. — Сколько было обращений и просьб быть современными и женщину воспринимать наравне с мужчиной. Сколько недовольного фырканья, когда мы протягивали услужливую руку в совершенно инстинктивном движении, чтобы оказать помощь, или когда ради поддержания беседы просили дать кулинарный совет! И тут выясняется, что мы принимаем в гостях не равного себе человека, а даму! А также малолеток, не привыкших к грубому слову. К которым теперь вопреки торжественным декларациям следует относиться не как к слепым инструментам и живой мебели, не как к ходячей пишущей машине, а как к чувствительным и впечатлительным существам. Хорошо, что явились вы, господин Дебрен. Помощь медика нам не помешает, ибо кое у кого здесь чересчур уж разбухло самомнение.

— Если уж мы о твоих учениках заговорили, — загудел Збрхл, — то могла бы одного из них за пойлом послать. А то сидят без дела и в стулья попер…

— Ротмистр!

— …врастают. Что это вы такая нервная, мадамочка? Детишек криками пугаете.

— А это Вендерк опп Гремк, — предотвратил назревающий конфликт Венсуэлли, указывая на плосконосого в черном и золоте. — Юрист с мировой известностью, невероятно глубоко разбирается в вопросах международного права, да и в других… правах тоже. Сейчас, как и все мы, находится на императорской службе. Хоть, как и все мы, не бикопулиссец.

— Очень приятно познакомиться, — еще раз солгал Дебрен, изобразив небрежный светский поклон. — Простите, не спрашиваю об общих знакомых. Но как-то…

— А я, представь себе, о тебе слышал! — Юрист еще выше задрал нос, одновременно еще больше выпятив живот. — И даже лицо твое мне вроде бы знакомо. Хотя в Малой Лелонии держат скверных резчиков, ты у них на объявлениях о розыске здорово удался. Впрочем, возможно, аббат из Ганца деньжат для гравировщика пожалел. Говорят, ты монастырь с сумой по миру пустил?

— Я не взял ни одного динария сверх того, что было записано в договоре, — холодно ответил Дебрен. — Совсем напротив. Это аббат мне здорово недоплатил. Даже удивительно, что ему на приличную печатню не хватило. Но не будем об этом. Дамы ждут.

Госпожа Солган изящно кивнула и улыбнулась. Встала, приняв очень грациозную позу, ожидая, что теперь внимание собравшихся обратится на нее.

Она поспешила.

— Как имя того вон рыцаря, — указал пальцем Венсуэлли, — не скажу, поскольку не знаю. Мы именуем его господином Голубым. Не по цвету глаз, которых он нам узреть не дозволил, а по цвету шарфа на латах. Господин Голубой дал обет, связанный с особой княжны Помпадрины, владычицы Дракии, поэтому простим ему упорное молчание.

Дебрен неуверенно поклонился чему-то, что стояло у правого борта и что до сих пор он принимал за набор доспехов, выставленных на палубу для проветривания. Доспехи, почерневшие и местами тронутые ржавчиной, заскрежетали и на полдюйма наклонили древний шлем, украшенный мордой зубастой лягушки. А может, дракона — выковали его давно, когда художественное кузнечное ремесло в здешних местах только еще выбиралось из пеленок.

— Того храбреца за рулем ты знаешь, — продолжал адмирал. — Это Люванец, моя левая рука, та, что щит держит, соображаешь? Командует на «Ласточке» кнехтами, когда мы их в рейс берем. Сейчас, поскольку миссия у нас строго научная, я перевел его в секретари экспедиции. А на руле он стоит, потому что секретные вопросы мы будем обговаривать в таком, как ты сейчас видишь, обществе. Не шире. Простые матросы, да и рубаки господина Збрхла знать обо всем не должны. Малолеток, обучающихся у госпожи Солган, тоже, кстати, лучше бы…

— Запомните наконец, — прервала Солган, — что это мои рабочие инструменты, как Люванец — твой. За их лояльность ручаюсь. Покончим с этой темой и представь наконец меня.