К моему возвращению у Джеймса накопилось множество самых различных вопросов, но я все еще слишком зол для того, чтобы разговаривать с ним. Но его это, кажется, не волнует; Джеймс чертовски упрям. Я пристегиваю сначала одну кобуру, затем другую, закрепляю свое оружие, а он все еще не собирается отступать.

— А что он сказал потом? — спрашивает Джеймс. — После того, как ты сказал ему о том, что мы должны найти Уорнера?

Я привожу в порядок свои брюки, затягиваю шнурки на ботинках.

Джеймс слегка стукает меня по руке.

— Адам, — еще один удар. — Он знал, где находится Касл? — еще один. — Он сказал, во сколько вы сегодня выдвигаетесь? — еще немного постукивания. — Адам, когда ты...

Я подхватываю его на руки, и он визжит. Я отношу его в дальний угол комнаты.

— Адди...

Я накидываю ему на голову одеяло.

Джеймс кричит и борется с одеялом до тех пор, пока ему не удается стянуть его с себя и сбросить на пол. Его лицо покраснело, он сжал кулаки и, наконец—то, разозлился.

Я начинаю смеяться. Ничего не могу с собой поделать.

Джеймс настолько сильно расстроен, что ему приходится практически выплевывать слова, когда он говорит.

— Кенджи сказал, что я имею точно такое же право знать о том, что здесь происходит, как и все остальные. Кенджи никогда не злится, когда я задаю ему вопросы. Он никогда не игнорирует меня. Никогда не бывает со мной груб, а ты г—груб со мной, и мне не нравится, когда ты с—смеешься надо мной...

Голос Джеймса срывается, и только сейчас я поднимаю на него глаза. Я замечаю, что по его щекам заструились слезы.

— Эй, — говорю я, пересекая комнату. — Эй, эй, — я сжимаю его плечи, опускаясь на одно колено. — В чем дело? Что за слезы? Что случилось?

— Ты уходишь, — Джеймс икает.

— Оу, перестань, — я вздыхаю. — Ты ведь знал, что я уйду, правда? Помнишь, как мы с тобой обсуждали это?

— Ты погибнешь, — Джеймс снова икает.

Я поднимаю бровь, смотря на него.

— Не знал, что ты умеешь предсказывать будущее.

— Адди...

— Эй...

— Я же не зову тебя так перед остальными! — говорит Джеймс, протестуя и лишая меня шанса сделать то же самое. — Не знаю, почему это так сильно злит тебя. Ты говорил, что тебе очень нравилось, когда мама звала тебя Адди. Почему же мне нельзя так тебя называть?

Я снова вздыхаю, поднимаясь на ноги, и параллельно теребя его волосы. Джеймс издает приглушенный звук и отодвигается от меня.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Я приподнимаю свою штанину для того, чтобы закрепить под ней в кобуре полуавтоматический пистолет.

— Я уже давно являюсь солдатом. И ты всегда знал обо всех рисках. Что изменилось сейчас?

Джеймс молчит достаточно долго для того, чтобы я заметил это. Я поднимаю голову.

— Я хочу пойти с тобой, — говорит он, вытирая нос дрожащей рукой. — Я тоже хочу сражаться.

Мое тело напрягается.

— Не начинай снова.

— Но Кенджи сказал...

— Меня совершенно не волнует то, что сказал Кенджи! Ты — десятилетний ребенок, — говорю я. — Ты не будешь сражаться ни на какой войне. И не пойдешь на поле боя. Ты понял меня?

Джеймс смотрит на меня.

— Я сказал: ты понял меня? — я иду прямо к нему, беру его за руки.

Джеймс слегка вздрагивает.

— Да, — шепчет он.

— Что "да"?

— Да, сэр, — говорит он, смотря в пол.

Я дышу настолько тяжело, что моя грудь вздымается.

— Никогда больше, — говорю я уже тише, — мы не будем заводить эту беседу. Никогда.

— Хорошо, Адди.

Я сильно сглатываю.

— Прости, Адди.

— Обувайся, — я смотрю на стену. — Пора завтракать.

Глава 2

— Привет.

Джульетта стоит возле моего стола, смотря на меня так, словно что—то, возможно, заставляет ее нервничать. Словно мы никогда не делали этого прежде.

— Привет, — говорю я.

Моя грудь все еще начинает болеть даже тогда, когда я просто вижу ее лицо, но, по правде говоря, я больше понятия не имею о том, что между нами происходит. Я пообещал ей, что найду способ преодолеть это — и я чертовски усердно тренировался, действительно тренировался,— но я не собираюсь лгать: мне слегка не по себе после того, что случилось вчера. Дотрагиваться до нее гораздо опаснее, чем я полагал.

Она могла бы убить Кенджи. Я все еще не уверен в том, что она этого не сделала.

Но даже после всего этого я по—прежнему хочу того, чтобы у нас с ней было совместное будущее. Мне хочется знать, что когда-нибудь мы сможем остановиться в каком-нибудь безопасном месте и быть там вместе, в покое. Я еще не готов отказаться от этой мечты. Я еще не готов сдаться и распрощаться с нашими отношениями.

Я киваю головой в сторону пустующего места.

— Не хочешь присесть?

Она садится.

Какое—то время мы сидим в тишине, она ковыряет вилкой в своей еде, а я — в своей. Обычно наш утренний рацион один и тот же: ложка риса, миска овощного бульона, кусок черствого хлеба, в хорошие дни — небольшая тарелочка с пудингом. Не самый потрясающий рацион, но его, как правило, хватает, и обычно мы благодарны за это. Но сегодня ни у одного из нас, кажется, нет аппетита.

И голоса.

Я вздыхаю и смотрю в сторону. Не знаю, почему мне сегодняшним утром настолько сложно разговаривать с ней — может быть, из-за отсутствия Кенджи,— но в последнее время все между нами как-то изменилось.

Я очень сильно хочу быть с ней, но никогда еще это не казалось мне таким опасным, как сейчас. Кажется, что с каждым днем мы все больше отдаляемся друг от друга. И иногда я думаю, что, чем сильнее я пытаюсь удержать ее, тем больше она пытается вырваться.

Мне хочется, чтобы Джеймс поспешил и взял уже свой завтрак. Все было бы проще, если бы он был здесь. Я выпрямляюсь и осматриваюсь по сторонам, замечая, как он разговаривает с группой своих друзей. Я пытаюсь помахать ему, но он над чем—то смеется и даже не замечает меня. Он потрясающий.

Он очень коммуникабельный — и он пользуется здесь настолько большой популярностью, что я иногда даже задумываюсь о том, откуда в нем это. Во многом он является полной противоположностью мне. Ему нравится подпускать к себе людей, а мне нравится держаться от них подальше.

Джульетта — единственное настоящее исключение из этого правила.

Я снова смотрю на нее и замечаю красноту, окаймляющую ее глаза, которые осматривают столовую. Она выглядит одновременно и бодрой, и безумно уставшей, и ей, кажется, никак не удается сидеть на своем месте спокойно; она быстро постукивает ногой под столом, а ее руки немного дрожат.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Да, в полном, — отвечает она слишком поспешно. Но качает своей головой.

— Ты, эм, выспалась минувшей ночью?

— Да, — говорит он, повторяя свой ответ несколько раз. Она делает это время от времени — повторяет одно и то же слово снова и снова. Не знаю, осознает ли она вообще, что делает это.

— А тебе хорошо спалось? — спрашивает она. Она барабанит пальцами по столу, а затем по своим рукам. Она продолжает оглядываться по сторонам. Она снова начинает говорить, не дожидаясь моего ответа. — Ты уже слышал что—нибудь о Кенджи?

И только теперь я понимаю.

Конечно же, она не в порядке. Разумеется, она не спала прошлой ночью. Вчера вечером она практически убила одного из своих самых близких друзей. Она только—только начала доверять себе и перестала бояться саму себя; теперь же она вернулась к той точке, с которой начала. Дерьмо. Я уже жалею о том, что вообще завел этот разговор.

— Нет, пока что нет, — я поежился. — Но, — говорю я, надеясь сменить тему, — я слышал, что люди очень злы на Касла из-за того, что случилось с Уорнером, — я прочищаю горло. — Ты слышала, что он сбежал отсюда?

Джульетта роняет свою ложку, которая приземляется на пол. Кажется, она даже и не заметила этого.

— Да, — говорит она тихо. Она моргает, смотря на чашку с водой, держа в руке салфетку. Она складывает, а затем разглаживает ее. — Люди говорили об этом в коридорах. Они знают, как именно он сбежал?